Совсем другое время (сборник)
Шрифт:
– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство, – вытянулся перед генералом Кологривов.
– Вольно, капитан.
Он сел против Кологривова. Прогоревшее с одной стороны полено подвинул ближе к центру костра.
– Меня интересует переход из жизни в смерть, – сказал генерал.
– Он, ваше высокопревосходительство, неизбежен.
От бликов костра лицо Кологривова меняло свой цвет и очертания.
– Это я знаю. Как он происходит?
– Есть два пути – естественный и неестественный. Естественный…
– Естественный
Он взял Кологривова под локоть и повел его к проволоке. Проходя мимо штабной палатки, генерал снял висевший на ней керосиновый фонарь. Теперь их движению предшествовал широкий, но тусклый круг.
В той части заграждения, к которой они подошли, атакующим удалось повалить одну из опор. Она висела на проволоке, почти касаясь земли. Рядом с ней висело три тела. Они принадлежали красным курсантам (уже не принадлежали, подумал генерал). Еще несколько тел курсантов лежало на земле. На этом участке обороны дело дошло до ближнего боя.
Генерал осветил одно из тел на проволоке. Это тело висело как-то особенно безутешно – раскинув руки, головой почти касаясь земли. Кологривов взялся за плечо убитого и перевернул его на спину. Два других тела со скрипом закачались.
– Перерублена аорта, – показал на трупе Кологривов. – Из него вытек не один литр крови.
– Не один – это сколько? – спросил генерал. – Три? Пять? Десять?
– У человека всего пять-шесть литров крови. Из него вытекло не меньше двух с половиной.
Генерал направил фонарь на землю под проволокой. Она была багровой. Кровь замерзала по мере вытекания. Концентрическими кругами. Как лава. В теле она была еще теплой, а на земле замерзала.
– Кровь – это особая жидкая ткань, – сказал Кологривов. – Она движется по кровеносным сосудам живого организма.
– Чего не хватает этому организму, чтобы быть живым? – спросил генерал.
– Полагаю, что крови. Примерно двух с половиной литров. Пользуясь случаем, укажу, что кровь составляет 1/13 веса человеческого тела.
– Можно изучить совокупное действие органов, но для меня из этого еще не выводится жизнь, – генерал очертил фонарем круг. – Жизнь как таковая.
– А в ста граммах крови содержится приблизительно семнадцать граммов гемоглобина.
– Но даже если вы дадите этому курсанту два с половиной литра крови, он уже не оживет.
– Не оживет, – Кологривов присел перед одним из лежавших на земле. – А этого человека шашкой ударили по черепу. Посветите, ваше высокопревосходительство… Так и есть, рассечена правая височная доля.
– Вы объяснили мне причину их смерти, но для меня до сих пор нет ясности… – генерал мучительно подыскивал слова. – Возможно, всё дело в том, что вы не объяснили мне причину их жизни.
– Жизнь человека необъяснима. Объяснима только смерть, – Кологривов погладил убитого по волосам, ставшим проволокой. – В правую височную долю шашка вошла сантиметров на пять. На мой взгляд, у него не было шансов. Интересно, что правая височная доля отвечает за либидо, за чувство юмора, за память о событиях, звуках и изображениях.
– Значит ли это, что, умирая, солдат уже не помнил ни событий, ни звуков, ни изображений?
– Он не обладал даже чувством юмора. И у него отсутствовало либидо. Эта смерть относится к категории неестественных.
Где-то вдали глухо, словно спросонья, ударила пушка. Ее эхо прокатилось по небу и смолкло.
– В сущности, – сказал генерал, – кто из нас знает, что естественно, а что – нет?
– Замечу a propos, что мозг человека весит в среднем 1470 граммов.
– Может быть, естественна как раз та смерть, которая приходит к человеку в расцвете сил?
– При том, что объем его составляет 1456 см3.
– Может быть, в смерти на высшей точке есть своя логика?
– И состоит он на 80 % из воды. Это так, к сведению.
– Но зачем же ждать момента, когда тело становится дряхлым, почти распавшимся?
Капитан встал на ноги.
– Затем, ваше высокопревосходительство, что такого тела уже не жалко.
Генерал внимательно посмотрел на Кологривова. Подошел к нему и обнял за плечи.
– Ну, конечно: смерть приходит только к телу человека. Просто я забыл о самом главном.
18
Поиски Лизы Соловьев продолжил. Неожиданные сложности, с которыми он столкнулся в Университете, его не остановили. Они сделали его осторожнее. Исследователь понял, что непосредственный контакт с обладательницами дорогой ему фамилии таит свои опасности. Обращаясь в другие учебные заведения, во главу угла он уже ставил работу с бумагами: их внимательный анализ позволял свести личное общение к минимуму.
Не зная, в какой из университетских городов могла уехать Лиза, Соловьев решил попытать счастья и в Москве. В пользу Москвы до некоторой степени его настраивало и то, что путь обращения здесь предполагался почтовый. С учетом непростого опыта поисков этот путь показался молодому историку наиболее безопасным.
Ректору Московского университета Соловьев написал большое письмо, в котором просил отнестись к его просьбе с пониманием. Письмо он составил в неформальном духе и даже рассказал о своей детской дружбе с той, которую (увы, во многом по своей вине!) он потерял. Чтобы быть более убедительным, Соловьев упомянул и о читательском треугольнике, состоявшем из него самого, Надежды Никифоровны и разыскиваемой Елизаветы. Не желая производить впечатление человека легкомысленного, о своих видах на Надежду Никифоровну Соловьев не обмолвился ни словом.