Создатель балагана
Шрифт:
Выше талии у нее была голубовато-белая кожа, сквозь которую просвечивали зеленые и синие дорожки вен. Еще выше – покатые плечи, длинная шея и по-детски тонкие ручки. Правда, ладони были непропорционально широкими, как будто к изящным женским запястьям Посейдон ради шутки прикрепил ласты или плавники, отобранные у крупной рыбы. Между пальцами трепетала прозрачная сиреневая кожа.
Мошенник не хотел смотреть ей в лицо. Но пришлось. Ради справедливости стоит заметить, что он сдался предпоследним. Лишь Феломена продолжала стоять к твари спиной, закрыв
Прозрачные, как тихая заводь, зеленовато-серые глаза. Огромные, навыкате, с продолговатыми зрачками, которые пульсировали, сжимаясь до песчинки и расширяясь до размеров крупного яблока – тогда они заполняли чернотой все пространство между веками и становились похожи на провалы в глубину, откуда не выплыть. Никогда. Спутанные серо-коричневые волосы, больше напоминающие водоросли. Чересчур высокие скулы – четыре скулы, мимоходом отметил Юлиус, по две на каждую щеку, хотя разве это сейчас важно? – и тонюсенький, почти безгубый рот. Массивный подбородок – казалось, он должен был перевешивать, слишком тяжелый для тонкой шеи и изящной головы.
Сквозь одну щеку просвечивала пульсирующая красная слизь. На другой был легкий румянец. Тварь улыбнулась и вновь заговорила.
– Наконец я могу выразить свое почтение, милые человечки, – она ухмыльнулась, и Юлиус увидел десятки мелких игольчатых зубов. «Родственница того страхолюдища из „проплыва“, которого мы встретили по дороге сюда? – подумал он. – Или…?» При мысли о том, что он проплывал в метре от этой твари, мошенника передернуло. Сзади завозился Гераклид.
– К-к-к-к… кто ты? – инспектор наконец совладал со словами.
– Ламия, – тварь мило улыбнулась. – Но если ты, человечек, подашь мне руку и проводишь в город, я позволю называть меня просто Ла. Как песня. Как волна, которая смоет весь город. Весь Кипр. Он слишком долго пробыл наверху. Пора вернуть остров туда, откуда он поднялся. Да, и благодарю за свежую кровь. Она здорово подкрепила мои силы. Кто из вас придумал мне помочь? Ты?
– Ты слишком самонадеянна, – подумать только, нервы у Феломены были покрепче инспекторовых. Фраза получилась с первого раза. – Кто сказал, что младенцы предназначались тебе?
Ламия опешила. Если только морское чудовище может опешить в принципе. Сбоку раздалось мерзкое старушечье хихиканье:
– Ахиллес погнался за одной черепахой, а поймал – обеих! Хи-хи-хи!
«А ты-то куда, дружок? – тоскливо подумал Юлиус, отстраненно наблюдая, как мимо него протискивается Аквус с горящими щеками и пылающим взором. – Окончательно свихнулся, что ли..?»
– Ты прекрасна! – вскричал Гераклид, появляясь из прохода.
Его появление удивило всех. Феломена приподняла правую бровь, Ламия оскалилась в некоем подобии улыбки, Лавраниус пробурчал под нос что-то про «назойливых толстяков» и потер шишку на лбу, а Брацис, Арагунис и охранники удивленно переглянулись.
– Простите, это вы мне? – спросила Феломена.
– Нет, – покачал головой Аквус.
– Может быть, мне? – хмыкнул Лавраниус.
– Нет, не вам. Ей.
Как оказывается, можно очень много сделать лишь одним маленьким жестом. Стоило Гераклиду указать на Ламию, как, не сговариваясь, Лавраниус, Брацис и охранники расхохотались, Арагунис выкатил глаза, а Феломена криво улыбнулась. Сама же виновница смеха вместо того, чтобы быть польщенной, явно рассвирепела.
– Издеваешься? – прошипела она.
«Молю тебя, Гермес, пусть он действительно издевается, – Корпс продолжал взирать со стороны, не собираясь принимать участие в этом столпотворении посреди пещеры. – У бедняги Гераклида, конечно, паршивые стихи, картины, скульптуры, да и, собственно, жизнь; но никогда бы не подумал, что у него все настолько паршиво с чувством прекрасного».
Тем временем смешки смолкли, и воцарилась неловкая тишина. Слышно были только шуршание одежд. И в этом молчании громко и отчетливо снова зазвучал плач проснувшегося ребенка.
Двое среагировали почти молниеносно. Ламия бросилась к державшему младенца Арагунису, а Лавраниус выскочил ей наперерез в стремительном выпаде.
Это была мастерская атака. Юлиус оценил ее по достоинству. Обычно мошенник действовал хитростью и ловкостью, но ему не раз приходилось сталкиваться с противником один на один, да и наблюдать за мастерами боев на мечах тоже доводилось. Все было сделано по науке: без лишних движений, отточено и изящно. У этой атаки были все шансы на успех, если бы инспектору противостоял человек.
Ламия немыслимо извернулась, резким движением дернула руку с мечом, а затем отшвырнула Лавраниуса с такой силой, что он отлетел к стене пещеры. Раздался глухой удар, и инспектор застыл без движения.
Тем временем монстр одним взмахом острых когтей вспорол горло Арагунису. Тот упал, заливая кровью орущего младенца. Феломена отшатнулась в сторону и побледнела. Брацис и часть охранников устремились к Ламии, в то время как остальные нерешительно застыли на месте.
Но больше всего за этот отрезок времени, вместивший в себя множество событий, Юлиуса Корпса напугал не вид крови – это было мерзко, но в какой-то степени привычно. Сам монстр, играючи разделавшийся с двумя людьми, тоже не казался чем-то необычным. Мошенник видел ее лицо, упивающееся чужой болью. Язык, слизывающий капли попавшей на подбородок крови. Горящие глаза, предвкушающие праздник смерти.
И это же выражение зеркально отражалось на округлой физиономии застывшего в восхищении Гераклида. Юлиус никогда не видел друга таким и желал, чтобы больше подобного не повторилось.
«Но для начала тебе следует выжить», – напомнил он себе и приготовился к тому, что вскоре придется вмешаться, потому что схватка приближалась к логическому завершению.
Итогом бойни – а иначе это было трудно назвать – стали еще несколько убитых и раненных охранников, а также схвативший в охапку Феломену и отступивший Брацис. «Не иначе как за подмогой пошел», – подумал Корпс и понадеялся, что та прибудет вовремся.