Сожженные мосты
Шрифт:
— Именно, молодой человек, именно! — назидательно поднял палец генерал-губернатор. — Вот что получается, когда за дело берутся настоящие виноделы. Там большинство земель заняли евреи, но они никогда не были и не будут виноделами! А мои виноградники расположены в местечке Хирбет Истамбулие, не самом лучшем, надо сказать, для лозы, но даже там удается делать такое чудное вино.
— И в чем же секрет?
— Секрет? Секрет в том, что не надо мелиорировать и поливать землю, как это делают сыны Сиона. Для того чтобы получался такой виноград, нужно, чтобы лоза страдала, чтобы
— Думаю, Его Величество оценит ваш дар.
— Я тоже так думаю… А вы… с инспекцией? Или просто?
Я расхохотался — кажется, даже искренне.
— Помилуйте, сударь, какая инспекция! У меня нет прав вас инспектировать. Под вашим началом служит мой друг детства, Владимир Голицын, я решил проведать его, если мое место службы оказалось так близко от места его службы. А их высочество принц Хусейн и вовсе следует по своим делам, просто он любезно согласился подвезти, так сказать, меня до Багдада, вот и все. Никакой инспекции…
Когда я это говорил, я внимательно наблюдал за князем — реакции человека, часто непроизвольные, могут сказать гораздо больше о том, что мы на самом деле думаем и чувствуем, чем сотни и тысячи слов. Так вот, когда я упомянул Голицына, князь на мгновение недовольно нахмурился. На принца реакции не было никакой.
— Господин Голицын в это время находится здесь. Минус второй этаж, вам известны здешние порядки?
— Думаю, что нет. Минус два — это второй подземный?
— Да, сударь, именно. Второй подземный, его вы найдете там.
— Второй подземный… Есть необходимость? — как бы между прочим поинтересовался я.
— В чем?
— Прятаться под землей, ваше превосходительство.
Князь Абашидзе понимающе улыбнулся — как же, поверил он мне, что я не с инспекцией…
— Сейчас уже нет. Просто… раз там все налажено, какой смысл переносить?
— Это верно, — я поднялся на ноги, — тогда, с вашего позволения…
Тот же день
Штаб казачьей бригады
Уровень «минус два»
Уровень «минус два» — это значит минус второй этаж. Минус один — общевойсковики, минус два — казаки, минус три — объединенный штаб группы войск на Востоке, запасы и огромный склад оружия и боеприпасов на длительном хранении, вроде как последний резерв. Про «минус четыре» и «минус пять» я вам не говорил.
Под землей было… как и везде бывает под землей. Мрачно, прохладно, у всех без исключения, кто попадался мне навстречу, озабоченные, хмурые лица. Давит на плечи тяжесть земли и бетона, давит, однозначно.
На первом этаже мне выписали временный пропуск. Пока дошел до места, предъявил семь раз, считал специально. И это несмотря на то, что ставивший здесь караульную службу знал, что делает. Мина, пронесенная на третий уровень камикадзе, который может походить на русского, а может и быть русским, — рванет так, что в Санкт-Петербурге слышно будет.
Решил сделать сюрприз. Давно ведь не виделись.
Сделал…
Первое, что мне бросилось… не в глаза, в нос — это был запах. Несвежий такой запах пищи, перебиваемый острой вонью сивухи.
Здравствуйте…
Вообще, насчет подобного в армии, среди офицерства, единого мнения нет. Кто-то относится снисходительно, особенно здесь — мол, что в том такого, что человек немного выпьет. Или не немного. Кто-то, наоборот, борется. На флоте с этим строго — офицерам и нижним чинам в паек входит красное вино, что же касается «смирновочки», «столового вина № 21», — под строжайшим запретом. Даже один пьяный или похмельный член экипажа на корабле, особенно в походе — я уж не говорю про бой! — может таких дел натворить!
И я себе не позволял. Воспитание сказывалось, наверное. Столовое вино, шампанское по праздникам — и все. Точно так же не позволял себе лишнего Его Величество, и все это знали — при дворе с этим было строго, даже аскетично. Вообще, русский двор конца двадцатого века отличался от русского двора конца девятнадцатого почти во всем.
Господа офицеры, твою мать!
Господин офицер здесь был только один — в неуместном в повседневном бытии парадном мундире, он полулежал, полусидел в кресле, положив ноги на стол, как ковбой в дурном североамериканском синематографе, и издавал носом затейливые рулады. Он спал…
Я закрыл дверь, молча сел напротив и стал ждать, ничего не говоря. Было больно и горько смотреть на давнего друга, думать, во что он превратился. С этим надо было что-то делать — друзья на то и есть друзья, чтобы помочь оступившемуся, иногда даже и против его воли.
Минут через тридцать спящий в кресле офицер зашевелился, что-то бурча под нос. Какие-то бумаги полетели на пол, он с трудом снял ноги со стола, потом придал себе вертикальное положение, держась за тот же стол, — и только тогда увидел меня.
— А вы кто такой… сударь?
— Тот же самый вопрос я мог бы задать и вам, светлейший князь Голицын, — кто передо мной?!
Офицер подошел ближе, даже чуть склонился, пытаясь рассмотреть меня.
— Поросенок… [99] — лицо его просветлело пьяной, полудетской радостью. — Один поросенок пошел на базар, второй поросенок…
— На поросенка больше похож ты, Володя. — Я вынужден был его поддержать, потому что, рассматривая меня, он потерял равновесие и едва не упал.
99
Почему среди Воронцова и его друзей детства было принято так называть друг друга, см. предыдущую книгу «Адепты стужи».