Сожженые мосты ч.4
Шрифт:
— Да нет, не стоит. Сколько с меня?
— Принесут — половому отдашь. Садись, столы есть.
Непонятно почему — но казак и в самом деле решил присесть, благо кроме цыганки на него особо внимания никто и не обращал. Говорили здесь в основном на искаженном немецком, который в ходу на всех австро-венгерских землях. Есть и венгерский язык — но на нем говорят венгры между собой, а как пристанет поговорить не с венгром — говорят на общераспространенном немецком. Немецкий Велехов учил — но почти весь позабыл, и сейчас понимал только отдельные слова.
Водители здесь молча не сидели, сбивались в
Принесли ужин, довольно основательный. На первое — какой-то густой, чуть ложка не стоит суп с мясом и зеленью, на второе — опять мясо, жирный венгерский гуляш, сильно посоленный и поперченный. К ужину прилагалась большая лепешка, какая-то странная — тоже соленая и с припеченными маленькими мясными комочками, он не знал, как это готовится и никогда это не ел. Рядом с ним поставили большой пакет — собрали на вынос, бутылку с квасом. Взяли достаточно умеренно, он расплатился рублями, скрывать тут было нечего — взяли и рубли. Сдачу вернули уже местными деньгами.
Велехов расправился с супом, оказавшимся слишком острым, но вкусным и уже принялся за гуляш, как вдруг понял — к нему кто-то идет. Поднял глаза — цыганка…
— Дай руку — не попросила, а приказала она, присев на стул напротив, резко, так что звякнули многочисленные монеты, собранные в монистах.
Велехов немного поколебался и протянул руку. Цыганка наклонилась к ней, как будто слепая, долго смотрела не нее, водила пальцем — потом отпустила.
— Ну? Долго жить буду? — с усмешкой спросил сотник
— Того я не ведаю. Жизнь твоя в твоих руках.
— А другая цыганка мне гадала, говорила — до самой смерти не умру.
— То за деньги — цыганка смотрела сквозь него, и глаза ее походили на бельма — а я денег с тебя не возьму, казак. Не нужны мне деньги.
— Что так? Аль пахнут?
— Не в деньгах дело, казак, не в деньгах. Кто за деньги гадает — тот силу свою теряет. А тебе казак дорога предстоит, и дорога эта коротка, а в конце ее — острог. Смотри, не попадись в острог, если попадешь — не выйдешь, так и сгинешь без следа.
— В тюрьму что ли попаду? За превышение скорости?
— Напрасно веселишься. Враг перед тобой. Такой, на которого и не подумаешь.
— Что за враг? — Велехов начал беспокоиться.
— Оглянись по сторонам — и увидишь. Берегись, казак, берегись, змея — всегда в дом норовит вползти.
— Что за враг? Скажи — золотыми заплачу.
Цыганка потеряла вдруг всяческий к нему интерес, поднялась со стула.
— Ответь сам себе. Я вашего — не знаю.
Велехов попытался было идти за цыганкой — но она скрылась на кухне, нырнув под стойку, а вместо нее из кухни вышел такой детина, что и не обхватишь.
— Чего надо, дорогой? — на чистейшем русском сказал он — что ищешь, чего не терял?
— Да нет… Ничего.
Как только хлопнула дверь машины — Божедар, прикорнувший прямо на переднем сидении, моментально встрепенулся
— Пожрать есть?
Велехов передал ему пакет
— Вот смотрю я на тебя, и дивлюсь — тощий как палка, а жрешь за двоих.
— А это у меня обмен веществ такой. Я могу несколько дней совсем не есть, рус, было и такое.
— Сачок ты… — сказал сотник, вспоминая армейские выражения
— Сачок? — недоуменно переспросил Божедар — объясни, рус? При чем тут сачок, им же… мух ловят.
— Нечего объяснять. Надо ехать.
— Это в ночь, что ли?
— В ночь, в ночь…
На улице — пестрая, сумбурная кипень толпы, какие- то крики, плакаты — графу было ни до чего, иначе он увидел бы, что все это — по него. С ходу, выскочив за дверь, он добежал до машины, сунулся — дурниной взревела сигнализация, привлекая внимание. Выругавшись, он отключил ее, завел мотор, направил машину на толпу.
Толпы было не так много еще. Увидев несущийся на них белый ФИАТ — демонстранты дрогнули, бросились в сторону, кто-то догадался ударить по машине транспарантом, который мгновенно сломался, вслед полетели камни, презервативы с краской, один из которых сумел шмякнуться прямо на заднее стекло, залив его красным.
— Да провалитесь вы все!
Сразу за демонстрацией начинался затор, граф объехал его по тротуару, полициянты кинулись было за ним, да увязли в пробке, а так как он — ехать не решились. Если бы поймали — прав за такие маневры не видать до конца жизни.
Вывернул на широченную Маршалковскую, тоже с нарушением правил, сразу понял — не проехать, улица стоит намертво, из-за демонстраций и начинающихся беспорядков встал уже весь центр. Припарковал машину, бросился бегом — пару раз он ловил на себе взгляды людей, но не понимал, что они означают. Збаражский ему не сказал, что его фото теперь красуется во всех утренних газетах, кроме официальных и консервативных. Фактически, диссиденты и левые, которые громили и клеймили судебную систему за ее ангажированность, непрозрачность, обвинительный характер [46] — осудили его до суда.
46
В этом мире и близко не было такого судебного беспредела как у нас. Процент оправдательных приговоров колебался от двадцати до сорока процентов в разных местностях и по разным категориям дел.
В Летающую тарелку — там по случаю утра почти никого не было — его пустили без промедления, пусть там и стояли на входе вышибалы, контролируя нежелательный элемент — но его пустили, возможно потому что он был в таком диком и встрепанном виде. Елена сидела в глубине зала за угловым столиком, растрепанная и жалкая. Рядом с ней — то ли половой [47] , то ли еще кто.
— Что случилось?
Ответил половой.
— Пан… э… ваша дама не может заплатить за себя… и скандалит…
47
официант, в те времена их так называли