Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
Однако чем глубже экономический кризис, тем ясней историческая память народа! И поверьте мне (ведь писатель — это социальный соглядатай): та нелюбовь, которую советские люди испытывали к партократам, — всего лишь легкое раздражение в сравнении с тем, что сегодня большинство испытывает к обитателям Рубляндии и ее филиалов по всей стране. А ТВ, как нарочно, опять взахлеб сообщает о новом российском миллиардере в списке «Форбса». Так в 30-е годы прошлого века «Правда» торжествовала по поводу пуска новой ГЭС. Кстати, второе значение греческого слова «кризис» — «исход».
И вот что мне, бестолковому, еще не понятно. Почему даже в тучные нефтяные годы мы не восстановили хоть
Ей-богу, я не шучу! И не до шуток мне вовсе. Что-то явно не срастается в Отечестве… Если свободные фермеры, допустим, не сумели воплотить аграрные грезы комиссаров умного рынка, то кто должен этим озаботиться? Компартия Китая? Или Госдеп, который давно уже намекает на то, что русские оказались неэффективными собственниками одной седьмой части суши? Мне кажется, в нашей стране теперь два кризиса. Первый, общемировой экономический, подкрался недавно. Второй, хронический, кризис тянется давно, и называется он «государственная недостаточность». Два кризиса в одной стране — не много ли будет? Кстати, у греческого слова «кризис» есть еще и третье значение — «решение»…
«Взаимоотношение народа с властью иногда напоминает мне охладевших друг к другу супругов»
— Юрий Михайлович, вообще ваши «Одноклассники» — пьеса неправильная.
— И хорошо, что неправильная.
— Совсем неправильная! У вас там в мэры города идет олигарх, к тому же большой негодяй Чермет. Разве все чиновники — олигархи и негодяи, что ли?
— Почему все? Я ж не говорю, что все.
— Но получается, что это типичное явление?
— Это вы делаете такие выводы.
— Но вы же должны жизненные проблемы поднимать!
— А что, это не жизненная проблема? Разве у нас нет мэров и губернаторов, по которым, скажем, тюрьма плачет?
— Но не настолько много, чтобы их вот так на сцену выводить.
— Я думаю, что история с мелким чиновником, которого приняли за ревизора и перед ним все ползали в губернском городе, — тоже, наверное, не в каждом населенном пункте случалась. Тем не менее Гоголь вынес этот казус на сцену, и он стал символом эпохи. Поэтому я просто прошу довериться моему писательскому чутью, оно меня, кстати, ни разу не обманывало ни в моих ранних вещах — «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», «Апофегей», ни в поздних. Я угадал очень многие процессы, которых многие не предвидели. И сейчас, в новой своей пьесе, я пытаюсь разобраться в том, что происходит с нами, с нашим обществом, с нашей нравственностью, с нашей семьей и так далее.
— А что происходит?
— Происходит кризис. Он у нас не только экономический, он у нас и общегосударственный, и нравственный.
— То есть у нас три кризиса?
— Больше!
— А сейчас что вами угадывается? Когда кризис кончится — хотя бы один, экономический? И что с долларом будет?
— Нет, я так мелко не летаю. Это, пожалуйста, к политологам, к финансистам…
Мои же выводы состоят в следующем: наше общество, очутившись на обломках советской цивилизации, пережило очень сложный, множественный перелом, который сросся сам по себе и в нечто чрезвычайно уродливое, противоречащее и здравому смыслу, и нашим национальным традициям, и государственным устоям. Потому что почти нигде нет такой жуткой коррупции, как у нас. Такого отношения к исполнению государственных обязанностей со стороны чиновников. Такого разрыва между бедными и богатыми.
— Вот вы однажды вывели свою формулу национальной идеи — «Три Д»: духовность, державность, достаток.
— Было дело.
— Но почему и в ваших «Одноклассниках», и вообще в нашем театре, кино, в литературе, если человек богатый, успешный — непременно гад и подлец? А вы говорите — достаток…
— Именно достаток, а не богатство. С богатством совсем другая история. Дело в том, что процесс первичного накопления капитала в девяностые годы был организован, боюсь, сознательно, таким образом, что за редким исключением разбогатеть, не нанеся тем или иным образом урона своей стране или своему ближнему, было невозможно. Вспомните все эти скупки ваучеров у не понимающих ничего людей. Эти тендеры, когда отдавали заводы «своим» людям… В моей пьесе героиня говорит: «Я не понимаю — вся страна две пятилетки завод наш строила, а они на двоих его купили».
И поэтому на нынешнем богатом классе, очень узеньком, лежит каинова печать. Все же помнят: его появление странно совпало с разорением страны и существовавшего при советской власти пусть небогатого, но среднего класса. Он был в СССР, средний класс. Те же учителя. А потом этих людей превратили почти в бомжей. После этого любить богатых? Я не могу. Наша демократическая власть девяностых годов сделала все, чтобы к таким естественным, антологическим свойствам людей, как зависть к ближнему, добавить еще и конкретные претензии. Почему вы стали богатыми, когда я потерял все: и любимую работу, и свое социальное положение, и даже иногда Родину, если речь идет о людях русской культуры, которых бросили на произвол судьбы в этих государствах, образовавшихся на границах.
Звонок в студию:
— Здравствуйте, это Алексей из Москвы. Юрий Михайлович, вот вы говорите про первоначальное накопление капитала… Я сам пытался быть предпринимателем. У нас налоговое законодательство такое, что работать «в белую», без привлечения преступного капитала, на начальной стадии практически нереально. Это было не только в начале девяностых, это и сейчас есть. Только ли во времени дело?
— Согласен. Я об этом не раз писал. У меня вышла книга «Россия в откате». Там собраны мои статьи за последние пять лет.