Созвездие Видений

Михеенков Сергей Егорович

В одно из просыпаний Трофимов помянул недобрым словом особенно сильный порыв, хлестнувший холодом по лицу, и пожелал ему провалиться. По странному совпадению именно в этот момент циклон над Западной Сибирью начал смещаться, что повлекло за собой массу разнообразных последствий. Применительно же к Трофимову это обернулось тем, что ветер, сотрясающий город, изменил свое направление, правда, незначительно, всего на несколько градусов. Но между осью его движения и домиком, где спал Трофимов, теперь стеной встала чудом сохранившаяся роща столетних дубов — вторгшийся в «Шанхай» язык больничного парка. Роща приняла ветер на себя, и в домике сразу стало теплей и тише. Может быть поэтому Трофимову приснилась Катя, тайну странного и трагического знакомства с которой он так и не разгадал. Может быть, уже тогда начинался бред?..

Трофимов

преподавал в школе на самой окраине их города, а жил в рабочем общежитии, где гороно «выбило» ему комнату. Соседи справа, слева, снизу и сверху отдыхали шумно и готовиться к урокам, равно как и проверять тетради, Трофимов предпочитал в школе. Если у него были уроки во второй смене, да еще диктант или сочинение, домой он приходил к полночи. Для возвращения существовало два пути — по улице и через парк. По улице, точнее, по улицам дорога занимала минут тридцать. Через парк было вдвое быстрее. Но парком его считали только городские власти. На самом деле это был безлюдный, неосвещенный, почти лесной массив, заросший черной ольхой, крапивой и дикой малиной. Посередине его пересекала дорога. Половина пути Трофимова проходила по этой дороге, а вторая — по широкой тропе или узкому проселку — подходило и то и другое название. Чаще всего Трофимов шел через парк и путь этот знал наизусть. В тот вечер, свернув с дороги на тропинку, он чуть было не налетел на стоящий в темноте «жигуленок». Чертыхнувшись, Трофимов начал его обходить, как вдруг услышал глухой стук по железу и что-то вроде вскрика, или, скорее, задавленного мычания. Машина была совсем рядом, Трофимов наклонился и заглянул в окно. Дальнейшее он видел предельно четко и. ясно, хотя видеть не мог. В кромешной темноте машины в потолок над передним сидением бились две ослепительно белых ноги! Туловища он не видел — на нем распласталась мускулистая мужская фигура, придавливая кого-то к откинутой спинке переднего сидения. Второй — водитель — протянув назад невообразимо длинную (так показалось Трофимову) руку, комком тряпок или скомканным пиджаком, удерживал бьющуюся по заднему сиденью голову. И пышные ярко-рыжие волосы змеились по темной обивке сиденья.

Все это Трофимов увидел в абсолютной темноте в доли секунды, и, не раздумывая, рванул дверцу.

— Прекратите, мерзавцы!

Сработал эффект неожиданности, водитель бросил ловить голову и, еще оборачиваясь, уже включил зажигание. Мотор взревел. Машина буквально выпрыгнула на асфальт.

— Спа-а-си-те! — долетел до Трофимова отчаянный женский вопль, и он метнулся вслед.

Когда «Жигуленок» сворачивал с проселка на шоссе, его почти развернуло. На этом Трофимов выиграл какое-то, очень незначительное время. Он выскочил на дорогу, когда машина уже проехала метров пятнадцать и стремительно набирала скорость.

— Спа-а-си-те! Ма-ма! — долетело еще раз.

— Стой! — закричал Трофимов, выбрасывая вперед руки. — Стой, сволочи! — Он весь, до кончиков волос был сейчас одно единственное желание — остановить «Жигули». Он словно чувствовал яростную силу мотора и жесткость сцепления новенькой резины с асфальтом. Но и его сила стремительно росла. Застонав от напряжения, он начал замедлять свой бег, одновременно сгибая руки в локтях! Впереди, метрах уже в двадцати отчаянно звеняще заревел мотор и по-щенячьи противно завизжали колеса. Трофимов, уже совсем остановившись, откидывался и тянул что-то огромное и свирепо рвущееся на себя. Кругом было по-прежнему беспросветно темно, но он явственно видел, как «Жигули» остановились, бешено крутя колесами. Они буксовали на сухом асфальте, визжали, и из-под них валил дым!

Трофимов еще откинулся, еще одним запредельным усилием рванул на себя. Машина впереди вздернула передок, словно конь, чьи нежные губы рвет железо мундштука, поднимая на дыбы. Мотор уже не ревел, а орал, из-под задних колес летели искры, — сгорающие в полете крошки резины.

А передок все поднимался, а Трофимов все тянул, уже почти теряя сознание от страшного напряжения. Но прежде чем окончательно потерять его и грохнуться навзничь, он еще увидел, как дверца машины распахнулась и оттуда комком вылетело что-то ослепительно-белое с ярко-рыжим. И, уже отпуская себя, услышал, как с грохотом встала на все четыре колеса машина и, вся, как от смертельного страха, метнулась вдаль по дороге.

Падения и удара затылком об асфальт Трофимов не почувствовал.

Очнулся Трофимов от теплого прикосновения ко лбу. Он открыл глаза и тут же закрыл их снова. Удивительно

ясное видение в темноте сохранилось, а на девушке, сидевшей возле него на корточках, почти ничего не было. Она гладила его и ласково приговаривала: «Вот и хорошо, что живой, вот и хорошо, а я уже боялась…» Трофимов встал, чувствуя себя удивительно бодрым, несмотря на боль в руках и затылке, и отдал девушке свой пиджак. На опушке лесопарка Катя (они уже успели познакомиться) ждала, пока он бегал в общежитие за спортивным костюмом, и они всю ночь до утра, бродили по пустым улицам.

4

Но сегодня Трофимову снился не этот эпизод, ставший в его жизни одним из счастливейших воспоминаний, а совсем другой. По времени то, когда он остановил машину было, наверное, первым звонком. Но Трофимов и до сих пор сомневался, что это он удержал «Жигули», а, скажем, не бревно посередине дороги или болт, заклинивший кардан. Безусловным первым звонком для Трофимова стал совсем иной случай, тоже связанный с Катей.

Встречались они не каждый день, потому что у Кати был муж и ребенок. Наверно, это слишком сильно сказано — был муж, точнее, он не был, а бывал, потому что жил он отдельно, у своей мамы, и шестилетний Саша тоже чаще всего был у нее же. Но разводиться они не разводились и ссориться — не ссорились. Катин муж был художник, и в просторном доме свекрови весь чердак занимала его мастерская. А еще там постоянно торчали его друзья, откровенно, по мнению Кати, подонки. Когда Трофимов узнал, что двое, которых он так удачно остановил на ночной дороге, — из друзей мужа, он с выводом Кати согласился. Впрочем, он и о самом художнике был такого же мнения. Друзья мужа без бутылки не приходили, он пил, картины его становились, по мнению многих, все хуже и хуже. Но свекровь почему-то считала в этом виноватой Катю и вела неустанную агитацию. В результате муж приходил к ней все реже, а так как был он человек достаточно методичный, постепенно установились и постоянный день — суббота, и постоянное время — семь часов вечера. Как это ни странно, но Катя оставалась о муже достаточно высокого как о художнике, и человеке мнения. Недостаточно высокого, чтобы не полюбить Трофимова, но достаточного, чтобы Трофимов злился и ревновал. Катя клялась и божилась, что отношения у нее с мужем чисто платонические, дружба и любовь к общему ребенку — не более. Трофимов верил, но… ревновал.

В тот вечер, в среду, он пришел без предупреждения. Завуч школы пригласил нескольких коллег, в том числе и Трофимова, на день рождения. Учителя народ небогатый и как-то само собой условились — без жен, мужей или тех, кто их заменяет. Однако, в самый последний момент, буквально за два часа до условленного срока, завуч почувствовал себя плохо, прихватило сердце и день рождения отменили.

Когда Трофимов вошел в знакомый двор, четырехугольный колодец, образованный стандартными девятиэтажками, он сразу нашел взглядом знакомые окна на седьмом этаже. В гостиной было темно, а в спальне тускло горел желтый ночник. Обычно Катя так рано не ложилась…

Лифт поднимался отвратительно медленно, и Трофимов вылетел из него, как буря. На звонок в дверь никто не отозвался. Он позвонил еще раз, потом еще и еще. За дверью было тихо.

— Ушла и забыла выключить свет, — сформулировал Трофимов, спускаясь по бесконечной лестнице во двор.

Перед тем, как окончательно уйти, он еще раз нашел взглядом знакомые окна и понял, что обмануть себя не удалось, — он знал, что она там и что она с мужем.

Дальнейшее, как и в случае с автомобилем, объяснению не поддавалось. Трофимову показалось, что он вытягивается, вытягивается как телескопическая труба. Он словно ввинчивался в воздух и мимо него проплывали этажи, окна, освещенные и затемненные. За ними текла обычная жизнь: на втором этаже — ужинали, на четвертом смотрели телевизор, на пятом — принимали гостей, на шестом — ссорились, на седьмом…

На седьмом сквозь неплотно задернутые шторы была видна часть спальни. Двухспальная кровать у стены, а на кровати — сжавшееся в комок и такое знакомое — ослепительно-белое с ярко-рыжим… Так близко — рукой подать! Вы можете знать женщину наизусть, но наблюдая за ней, если она этого не знает, все равно не отделаетесь от стыдного чувства подглядывания. Трофимов покраснел и опустил глаза. То, что он увидел под собой, потрясло его не меньше, — далеко внизу, в шести этажах от своих пяток, он увидел двор. Это было так неправдоподобно и страшно, что Трофимов снова поднял голову и увидел «его». Муж стоял спиной, стройный, мускулистый и, судя по