Спасение по-русски
Шрифт:
В отличие от тренированного морпеха, Краух вдруг осознал, что его дыхание сорвалось и легкие в груди будто огонь опалил, нужен был отдых, хотя бы на несколько секунд. «Сейчас, сейчас отдохнем», – сам себя успокаивал немец. Остановившись, он развернулся и вскинул ружье.
– Бух, бух! – один за другим грянули оба выстрела. Черные силуэты преследователей будто смело метлой с белого фона поля. Но Ганс себе не льстил, от напряжения руки плясали танец тирольских лавочников, поэтому сейчас он вряд ли смог бы попасть в здание Рейхстага, не говоря уже о человеческом силуэте. Перезарядив ружье, он снова бросился
«Сейчас, камрад, мы тебя прикроем». – Волин успел заметить, что движения «немецкого товарища» стали ватными, и добраться до железной дороги он сможет, только если удастся отсечь преследователей.
До состава оставалось каких-то пять-шесть метров, когда, в очередной раз оглянувшись, Игорь пропустил тот момент, как из-под вагона к нему метнулась черная тень. Мощный удар в челюсть «выключил свет»…
Пережив полгода плена, когда приходилось сутки напролет сидеть в сырой холодной яме, гния заживо, постепенно утрачивая человеческий облик, когда понятие «жизнь» становится чем-то вроде мутного стекла и ты не знаешь, что предпочтительнее – мгновенная смерть или просто помешательство, и когда смерть неоднократно и в разных обличиях смотрит тебе в глаза, оказаться в горячей ванне, окутанным облаками невесомой пушистой пены, да еще в обществе сексапильной девахи, которая тебя собственноручно моет, это ли не рай на земле?
Гога Ковалев млел от нежных прикосновений большегрудой блондинки с выразительными глазами и чувственным ртом.
После бритья и стрижки, когда их фотографировали на документы, ванна со спутницей, проводящей по спине и ниже упругой губкой, казалась настоящей нирваной. Но Игорь ничего не чувствовал. От прикосновений путаны, от ее горячего дыхания в затылок он забывал дышать, а сердце в груди пульсировало со скоростью авиационного пулемета. Тело в один момент покрылось пупырышками «гусиной» кожи.
– Котик, ты что, замерз? – промурлыкала в самое ухо проститутка. Ее возбужденные соски уперлись в его лопатки. Это было слишком, Гога зарычал по звериному, вскакивая на ноги и подхватывая девушку. Та, дразня мужчину, выгнула спину, выставляя напоказ большие груди с набухшими сосками, тут же проворно выскользнула и озорно рассмеялась. – Не шали, котик, ты же весь в мыле, как загнанный конь.
Взяв в руки блестящую гибкую трубку душа, путана шутливо направила на Игоря тугую струю воды, смывая с мускулистого тела клочья пены. Потом ухватив Гогу за бедра, опустилась перед ним на корточки…
Любовная утеха была короткой и яркой, как вспышка молнии. Плечи Ковалева напряглись, он негромко застонал и обмяк, как будто из тела вынули стержень.
– Прости, – прохрипел он. В такие моменты многие мужчины считают себя виноватыми едва ли не во всех смертных грехах.
Блондинка поднялась на ноги, с легкой насмешкой в голосе проговорила:
– Да ты не конь, настоящий жеребец.
– А ты что, деревенская, что так лихо в парнокопытных разбираешься? – уязвленный ее замечанием, спросил Гога.
– Нет, прямо из Сорбонны, – тут же обиженно окрысилась девушка, но вовремя спохватилась и, одарив Игоря профессиональной
Комната была небольшой, уютной, обставленной в духе любителей плотских утех. Широкая кровать, рядом небольшой столик, заставленный бутылками со спиртными напитками, блюдом с экзотическими фруктами и коробкой шоколадных конфет.
– Может, сперва по маленькой дернем? – сглотнул голодную слюну Гога, взглядом указывая на бутылку «Хеннесси».
– Сперва работа, потом развлечения, – менторским тоном классной руководительницы проговорила путана и толкнула мужчину в спину. Едва он растянулся на упругом матрасе, лихо уселась на его ягодицы, принявшись интенсивно разминать мышцы спины. Боль была приятной, расслабляющей, тело казалось желеобразным в умелых руках массажистки. Через минуту Игорь забыл о коньяке, о предстоящих любовных утехах, он буквально проваливался в бархатные объятия Морфея.
Ковалев настолько отключился от реальности, что не услышал, как щелкнул замок и отворилась дверь. Впрочем, все двери и замки в этом доме открывались бесшумно.
Путана разве что ойкнуть успела, в следующее мгновение раздался треск ломающихся шейных позвонков. Следом неизвестная сила подбросила Игоря вверх, умелый удар по почкам острой болью забил дыхание. Морпех даже не сопротивлялся, когда ему завернули за спину руки и потащили волоком в коридор. Все, что он успел заметить, это безвольное тело проститутки, она была похожа на сломанную куклу-марионетку. Ноги поджаты к животу, одна рука выброшена вперед, вторая под грудью. А голова с чудными золотистыми локонами неестественно вывернута набок. Глаза мертвой девушки были широко распахнуты, стеклянными безжизненными пуговицами пялясь в потолок.
Согнутого вдвое Ковалева протащили по коридору, потом втолкнули в охотничий кабинет. Получив ускорение в виде пинка, Гога сделал непомерно широкий шаг и упал на толстый ворсистый ковер.
Боль в плечевом суставе прошла, можно было оглядеться. Охотничий кабинет больше походил на рыцарский зал. Стены были отделаны под неоштукатуренную средневековую кладку, где любитель старины разместил настоящие композиции из различного оружия – алебарды, мечи, секиры, кинжалы, арбалеты, щиты с рыцарскими гербами. Отдельно на Ковалева пялились мертвыми глазами головы диких животных – вепрей, оленей, косуль.
Мебель старая, грубая, даже вместо обычного камина в углублении стены был выложен огромный очаг с вертелом. Только полы зала устилали дорогие восточные ковры ручной работы.
В помещении Игорь оказался не один, здесь уже были Шурик Сермяжный и Турпал, такие же голые, как и он, друзья стояли на коленях на полу. Над ними высились конвоиры. Наметанный глаз морского пехотинца моментом опознал в охранниках детей гор.
«Продал, сука», – скрипнул зубами Гога, нехорошо подумав о принявшем их Усмане, краем глаза уловив какое-то движение у наглухо зашторенного окна. Сквозь тонкую щель в тяжелом бархате пробивался тонкий луч пасмурного дня, но и этого хватило, чтобы разглядеть сучащего ногами Рамзеса. Обе его руки судорожно зажимали живот, светлая рубашка была густо пропитана кровью. Небритое скуластое лицо чеченца было искажено не болью, а яростью от бессилия.