Спаси нашего сына
Шрифт:
Женские руки и рот справляются ловко, я закрываю веки, касаюсь ее волос, чуть надавливая на затылок.
Вот только, твою мать, перед глазами совсем не Вика, такая привычная, удобная Вика.
Я вижу Еву. В кофту бабкину укутаннаю, с животом, на котором выпирает пупок. И этот образ до безобразия притягательным кажется, и меня ничуть не смущает ее беременность. Я успеваю отметить все изменения в фигуре, особенно — грудь. Она стала еще интереснее, Ева.
И мне хватает только расшалившейся фантазии и помощи Викиных рук, чтобы
Рядом Вика довольная, улыбается, и ей невдомек, что в воображении моем совсем другая девушка была рядом.
Какой бы она ни оказалась, Ева, меня влечет к ней адски. Я не хочу в этом себе признаваться, но не могу. Это безумие какое-то, как помешательство, но я должен взять себя в руки.
Одно дело — фантазии на тему, и совсем другое, реальная жизнь. В которой все может измениться не в лучшую сторону, когда в ней появится ребенок.
Сын.
— Пойдем в кровать? — Вика прижимается ко мне, трется по-кошачьи о небритую щеку. — Ты так устал, тебе нужно отдохнуть.
Киваю. Вытираюсь насухо полотенцем, и отправляюсь в кровать, укладываясь поверх покрывала, без белья. Вика тут же, голову кладет мне на плечо, у нее чуть влажные волосы, с которых стекает холодная капля. Терплю. Не шевелюсь.
И никуда от мыслей не деться, они лезут в голову, как тараканы.
И все они — о Еве.
Глава 12. Ева
— И что ты будешь делать?
Алена смотрит на меня с едва скрываемой жалостью и тарелку пододвигает ближе, будто главная задача всей ее жизни — накормить меня.
— Не знаю, — вздыхаю.
Я на этот вопрос в последние дни отвечаю так часто, что слово уже успело набить оскомину на языке. Но я действительно не знаю. После разговора с соседкой все становится только сложнее и запутаннее. Она явно в курсе, что произошло с тетей Милой, только никаких признаний я от нее не добьюсь, хоть ты тресни! И вот как мне быть? Не дверь же ей выламывать.
— Может, полицейским рассказать? Они же ищут тетю? — говорю, ложкой ковыряя суп.
Алена вздыхает, так же, как и я минуту назад:
— Ага, придут к ней менты, соседка твоя скажет, что ничего не видела и не слышала, а тетка твоя больная и для нее это в норме вещей, вот так пропадать.
— А как же дача ложных показаний? Ну неужели никаких способов нет?
— Ну не будь ты такой наивной, Киреева, ну ей-богу! Докажи еще, что соседка врет.
— А что же делать тогда?
Аленка встает, поправляя пиджак, выглядывает из подсобки, вслушиваясь в голоса из коридора, а потом поворачивается ко мне.
— А Баринов твой что?
Говорит, чуть понизив голос и морщится. После того, как он со мной поступил, Алена его терпеть не может, и говорит о нем всегда пренебрежительно и все чаще в ключе «ты должна стрясти с него алименты», «устрой ему сладкую жизнь», «козел он, этот твой Баринов». А мне не хочется, совершенно не хочется ни жизнь никому портить, ни денег трясти.
— Визитку оставил. Сказал, звонить…
— Отлично, — фыркает Алена, подходит ко мне ближе и голову наклоняет так, что мы оказываемся с ней лицом к лицу. Аленка красивая, волосы яркие, крашеные в рыжий цвет, только сейчас выражение лица у нее злое, — ни о ребенке не спросил, ни денег не дал, ни помощи не предложил. Не вздумай его простить!
— Я и не собираюсь, — скрещиваю руки на груди, отодвигаясь от Алены. Мне неудобно и отчего-то неприятно слышать плохие слова в адрес Егора. Я вспоминаю, как он провозился вчера со мной пол ночи, и не могу. Не могу про него сейчас думать плохо. В конце концов, он отец моего ребенка…
— Киреева, я тебя слишком хорошо знаю. Он чуть вежливее, чем с незнакомыми, с тобой поговорит, а ты и растаешь. А потом снова сопли на кулак мотать будешь, как тогда.
— Спасибо за напоминание, — я поднимаюсь, подхватываю тарелку, к которой так и не прикоснулась, и иду работать. Слова подруги задевают, потому что она права. Я ведь уже мысленно его защищаю!
Алена догоняет меня, на секунду прижимается к спине, обхватив тонкими, красивыми руками, я так и стою, замерев, с супом.
— Евка, ну не обижайся ты на меня. Я ж как лучше тебе хочу. Не злишься, ну? Скажи, что не злишься, а то работать не пойду, буду возле тебя теряться.
— Не злюсь, не злюсь, — я хлопаю по ладони Алену и улыбаюсь даже. Сейчас, ближе чем она, у меня и нет никого. Поэтому ругаться с ней я не хочу.
— Вот и отличненько!
Алена в щеку меня чмокает и работать бежит в зал, пока начальство не заметило ее отсутствия.
А я встаю к мойке, осторожно пристраивая живот — с ним жуть как неудобно мыть посуду, и думаю с грустью, что скоро ребенок станет еще больше и я перестану вовсе тут умещаться. И что тогда? Я устроена не официально, декретные мне не положены, а на те деньги, что выделяет государство, прожить будет нереально. И с этих мыслей пересказываю на тетю Милу.
После того, как я пыталась говорить с соседкой, остальные жители нашего подъезда мне двери тоже не открыли, и говорить со мной никто не стал. Я ощущала себя больной проказой, от которого все шарахаются в стороны.
Еще час после я бродила по соседним дворикам. Не особо верила, что смогу найти тетю таким способом, но и бездействовать не могла.
Естественно, тети там не было, и никто из встреченных прохожих ее не видел.
Перемыв накопившуюся посуда, я стянула перчатки, фартук, защищавший живот от брызг воды, выпрямила спину.
Поясницу тянуло от неудобной позы, в которой я долго простояла, в последнее время перерывы приходится делать все чаще.
Выхожу в коридорчик, который отделяет кухню от общего зала, и слышу громкие возмущенные голоса.