Спасти СССР. Манифестация II
Шрифт:
– Тата? – изломил бровь посетитель.
– Сразу видно, что вы нездешний, - мягко улыбнулась кадровичка. – Сама удивлялась! Мою тетю Машу в Горьком звали Маней… Ну, а здесь я – Тата. Наташа!
– Очень приятно! – отзеркалил улыбку Щербина.
Блондинка возмущенно фыркнула, роясь в бумагах, а Наталья тихонько засмеялась – робкое веселье будто вымыло карие зеркальца души, стерло удрученность от несбывшегося – и вот протаяла смутная надежда.
– Когда… м-м… выходите на работу?
Задав вопрос, пышечка неприступно сомкнула губы, но Богдан Алексеевич уже знал, что эта отчужденность – всего
– А прямо с понедельника! Чего тянуть, правда?
И Наталья, смешавшись, кивнула в ответ.
Тот же день, позже
Ленинград, наб. Обводного канала
Старая поликлиника выглядела громоздко, но и величественно. Приземистое снаружи, здание поражало высотой потолков внутри – тревожный гомон болящего народу метался в темноватых сводчатых коридорах, перемежаясь визгливым скрипом деревянных диванчиков вдоль стен. Фанерные откидные сидушки колотились об спинки, добавляя нервозности общей сутолоке.
Самыми невозмутимыми выглядели врачи и медсестры – затянутые в белые халаты, они ступали по-хозяйски, как будто не замечая хворой толпы, храня на лицах бесстрастие и скуку.
Старушки, что терпеливо высиживали у дверей кабинетов, с азартом обсуждая недуги, мигом встрепенулись, углядев меня, юного нахала.
Однако я их сильно разочаровал, увернувшись от радостной ругани и поношений – не стал ломиться без очереди, не заклинал: «Мне только спросить!»
Независимо держа покер-фейс, я постучался к заведующему поликлиникой, и сразу вошел, не дожидаясь начальственной реакции.
Кабинет не поражал величиной, да и в обстановке ничего особенного: по сторонам - забитые бумагами шкафы; грузный сейф, выкрашенный салатной краской; на гвоздиках – пара кумачовых вымпелов с бахромой, а в глубине, у окна – основательный, фундаментальный стол, блещущий лаком.
За столом сидел румяный здоровяк в выглаженном, накрахмаленном халате, с шуршаньем черкая в ведомости. Сутулясь, заведующий сильно клонился над зеленоватой бумагой, будто обнюхивал чернильные строчки. Оторвав полное лицо от писанины, он недовольно забрюзжал:
– Ведь было же ясно сказано, что…
– Вячеслав Николаевич! – я мигом перехватил инициативу, нагло подсаживаясь к столу и дублируя текст льстивой улыбочкой. – Всё понимаю! Я не займу много вашего драгоценного времени… - мой голос утих до интимного журчанья. – У вас тут работает Ёлгина София Ивановна… Нет-нет, ни малейших претензий! Отчетливо работает, ударно! Просто один… э-э… высокопоставленный товарищ… - я красноречиво возвел глаза к беленому потолку, – …поручил мне передать его ма-аленькую просьбу – освободить Софи на июль и август от обязательной отработки. Пусть учится молодой специалист, пусть постигает, так сказать… берет на себя и с честью это несет…
Бусинки глаз напротив, что пронзительно синели по сторонам хрящеватого носа, уже не копили тяжкое недовольство – зрачки полнились пугливой алчностью, воровато шаря по кабинету.
Я угодливо прогнулся.
Самое главное в коррупции – изображать немую
– Поня-ятно, понятно, что участковых не хватает, а заменить некем, и всё же… - жарко ворковал я.
– Войдите в положение, Вячеслав Николаевич! А это вам за беспокойства…
Я аккуратно положил на полированную столешницу пухлый конверт. Заведующий удушливо покраснел, но всё же закогтил пакетик неловкими пальцами, глянул внутрь…
Зелень новеньких трешек подействовала на него благотворно.
– Ну, разумеется, - добродушно запыхтел Вячеслав Николаевич. – К-хм… Пусть постигает. Пойдем навстречу молодежи, изыщем внутренние резервы… К-хм…
– Большое вам спасибо! – с чувством сказал я, и откланялся…
…Из духоты коридора, пропахшего лизолом, вырвался на свежий воздух. Теплый ветерок тянул вдоль канала, будто подлащиваясь.
Губы сломались в недоброй усмешке. Роль взяткодателя, конечно, ругательная, зато Мелкая и Софи отдохнут у Черного моря, фруктов-овощей налопаются вдосталь.
«Надо будет, еще и не так прогнешься! – хмыкнул я, шагая прочь. – Не переломишься…»
Воскресенье, 4 июня. Утро
Ленинград, Измайловский проспект
Плотные шторы не пускали в комнату утреннее солнце, но светило все равно пробивалось, тиская сполохи в каждую щелку, шаря лучами по потолку, укалывая глаз иглистыми высверками.
«Подъем…» - дремотно отозвалось в голове.
Я с вечера выключил радио, чтобы пионерские горны не подняли спозаранку, и проспал до девяти. Имею право, у меня каникулы. А завтра…
Протерев глаза, я зевнул и уставился в потолок. Сквознячок еле-еле колыхал шторы, отчего отсветы на побелке то расплывались, пригасая, то ужимались в яркие скобки.
А что завтра? Еще одна страничка моей биографии будет перелистнута…
Меня мало волновал выезд в Черноголовку, как и тамошняя скучная «учебка». Одна надежда, что не растеряю зря время - месяц без малого. А вот Лондон…
Я скривился. Подумаешь, Лондон. «…Из зэ кэпитэл оф Грейт Бритн». Главный вопрос решится задолго до посадки в Хитроу…
Выпустят ли меня вообще за пределы нашей советской Родины?
«Ждите ответа…»
Кряхтя, я встал и потянулся, подрыгал руками и ногами. Поотжимался, голым животом касаясь ворсистого ковра. Раскрутил белое рубчатое колесико радио, добавляя громкости. Невнятное бормотание диктора стало членораздельным:
– …В интервью газете «Коррьере делла серра» Павел VI одобрительно отозвался о политике разрядки, проводимой Советским Союзом, призвав все страны следовать курсом мира. Папа римский, в частности, сказал: «Мы с надеждой смотрим и благословляем сотрудничество держав, в том числе придерживающихся существенно разных взглядов, нацеленное на мир и благополучие людей, и связываем свои надежды на лучшее со сближением их позиций. Каждый должен пройти здесь свою часть пути, и манихейское представление о происходящем может только навредить нашим надеждам»…