Спецназ Его Императорского Величества
Шрифт:
Кутузов словно рассуждал вслух, однако понимал, что Данилов молчит лишь потому, что согласен. А вот если у него будет другое мнение, то обязательно выскажет. Поскольку не из той он породы, что штабные подхалимы.
— Нет! Что-то задумал похитрее! Он отдает укрепления, чтобы разгромить нашу армию! И я не знаю как. А ты, подполковник, не знаешь?
— Только могу предположить, что это что-нибудь похожее на то, как был уничтожен первый эскадрон моего полка.
— Вполне возможно. После всего, что ты здесь рассказал, я просто опасаюсь оставлять войска в укреплениях, где наполеоновские солдаты провели несколько часов.
— Вас могут не понять, ваша светлость.
— Ничего. Мне полезно немного побыть в шкуре Барклая. Сделаем так. Сейчас я отдам приказ на отступление. Сам иди, отдохни. Адъютант, с которым ты здесь дрался, определит на ночлег. Назови ему двоих из твоего эскадрона, он распорядится, их пришлют к тебе. Что?
Кутузов увидел, что Данилов хочет что-то сказать, но не решается перебить.
— А можно не из моего эскадрона?
— Можно, только таких, что болтать не станут. Я и из штабных никого не хочу привлекать — потом разговоров не оберешься. В общем, останешься здесь, посмотришь, что необычного случилось на укреплениях. Потом сразу ко мне. Все понял?
— Все!
— Тогда иди. Мне здесь надобно еще совет провести, порядок отхода объяснить.
Слезы душили. Уже полтора часа с того момента, как корнет Белов разбудил Данилова и рассказал о последних событиях, произошедших в полку, тот не мог успокоиться. С огромным трудом Николай заставлял держать себя в руках.
Поздним вечером адъютант, уже в виде приказа главнокомандующего, передал пожелание, чтобы к утру из Московского драгунского полка явились в штаб Кутузова подполковник Тимохин и корнет Белов. На рассвете Данилова разбудил корнет, который прибыл один. Вчера, около четырех часов, спасая полк от окружения, третий эскадрон принял на себя атаку французов. В этой отчаянной схватке русские кавалеристы не пропустили в тыл полка впятеро превосходящих мюратовских кирасир. Эскадрон потерял треть драгун убитыми, в том числе и своего временного командира — подполковника Тимохина.
Данилов и Белов выбрались на небольшой холм, с которого в сероватых сумерках просматривались как флеши, так и Курганная высота. Поле одной из самых кровопролитных битв в истории человечества выглядело очень странно — затихшим и безлюдным, если иметь в виду живых.
За несколько минут до шести артиллерия Наполеона одновременно открыла огонь в центре и на южном фланге. Но русские пушки молчали, и очень скоро стало ясно, что в укреплениях никого нет. Однако построенные в атакующие колонны французы оставались на месте. Орудия смолкли, наступила тишина. И стало слышно первое робкое карканье ворон, хотя казалось, что после вчерашнего ада они не вернутся сюда никогда.
Картина, воцарившаяся на поле, теперь выглядела еще более странно. Словно на место битвы двух самых сильных армий Европы один из противников забыл прийти. А второй не знает, что делать: то ли подождать еще, вдруг запаздывает, то ли объявить себя победителем.
Так продолжалось более получаса. Данилова нисколько не удивило странное поведение французов. Он ждал какой-нибудь хитрости. И дождался.
Первый взрыв ударил на средней флеши. Такой мощный, будто на воздух взлетел зарядный ящик. Потом еще и еще. Новые взрывы — на южной флеши, на северной, снова на средней. Минутой позже на Курганной высоте. Когда рвануло за лесом на Старой смоленской дороге, Данилов не сомневался, что это на Утицком кургане.
Николай развернул коня, попутно сделав знак Белову. Здесь делать больше нечего. Кони пошли рысью, унося седоков в сторону Можайска. И хотя Данилову не все было понятно с загадочными взрывами, он знал, что станет докладывать Кутузову. Дело, несомненно, приобретало скверный оборот. У французов действительно имелось оружие, которым они могли уничтожать целые полки, ничего не подозревающие о засаде.
На другом холме, сидя на лошади, Наполеон смотрел в подзорную трубу на пустые укрепления русских. Рядом с ним по обе стороны стояли Каранелли и Перментье. Свита располагалась поодаль.
— Кутузов не пошел в ловушку, — опуская трубу, проговорил император.
— Да. Причем сначала они заняли укрепления, но ночью все ушли.
— Может, нашли один из ящиков Бусто?
— Нет, ваше величество! Если нашли, то попытались бы открыть. Тогда мы обязательно должны были услышать взрыв! Хоть один.
— Верно мыслишь, Луи! Но не до конца. Никак не могу поверить, что Кутузов сам, ни с того, ни с сего, догадался о нашем подарке.
Наполеон перевел вопросительный взгляд на Каранелли, ожидая, что тот скажет.
— Вы считаете, что ему кто-то подсказал?
— Скорее всего. Помнишь, Луи, после Смоленска был ночной бой на Валутиной горе.
— Да, помню.
— А помнишь, как я приказал допросить пленного русского? У тебя сохранилось описание его командира?
— Конечно.
— А тот из твоих офицеров, которого ранили, рассказал, кто прострелил ему руку?
— Я не успел поговорить с ним.
— Так езжай прямо сейчас! У меня предчувствие, что тебя ждет неприятный сюрприз.
— Почему?
— Потому, что если это один и тот же человек, то можешь считать, что русские уже начали охоту на тебя. И тогда вполне возможно, что он следит за тобой. А я тебя предупреждал! Этот русский князь, из драгун, до сих пор жив еще?
— Я не могу утверждать наверняка, но вполне возможно.
— Я ведь приказывал убить его!
— Русские так быстро отступали от Смоленска… Но я займусь этим немедленно, ваше величество!
Глава девятая
МОСКВА
Москва пылала. Запах гари неотступно преследовал императора. Пожары потушить не удавалось, все новые и новые очаги появлялись, словно грибы после дождя. Даже приказ расстреливать всех, кто уличен в поджогах, не смог остановить огонь, каждый день все ближе и ближе подбирающийся к высоким кирпичным стенам Кремля.
Последнее время император стал ненавидеть пожары, что очень странно для военачальника — дым и огонь постоянно сопровождают его. Но после Смоленска эти верные «друзья» стали «неприятелями». Они уже не следовали за ним, а встречали в пустых деревнях, сообщая, что на трофеи и пополнение запасов рассчитывать не приходится. Вот и здесь, в пустом городе, огонь и дым временами доводили до исступления.