Спенсервиль
Шрифт:
– Послушай… а впрочем, ладно…
– Вот и хорошо. Сказать чего-нибудь хочешь?
– Да: до свидания.
– Нет, я имею в виду, на собрании. Рассказать о своих впечатлениях о Спенсервиле после двадцатилетнего отсутствия? О своих планах на будущее?
– В другой раз. До встречи. – Он положил трубку и проговорил: – Я еще с прошлым не разобрался.
Попозже вечером Кит отправился в церковь Святого Джеймса. Когда он подъехал, на лужайках вокруг церкви, используемых под стоянки, было припарковано уже около полусотни легковушек и пикапов; такое количество машин Киту случалось тут видеть разве что на Рождество и под Пасху.
Он вышел из машины и направился к церкви. Около входа несколько юношей и девушек раздавали какие-то брошюрки. В притворе группка стоявших там людей приветствовала вновь прибывших. Кит увидел
– Ну и чем же я могу тебя отблагодарить? – заулыбалась Гейл.
– Одного поцелуя будет вполне достаточно.
Она чмокнула его и сказала:
– Немногим же ты довольствуешься. Я была готова на большее.
– Гейл, пожалуйста, мы же ведь в церкви, – проговорил Джеффри. – Странно, что на нас до сих пор еще потолок не рухнул.
– Да неужто ты веришь в возмездие небес? – заметил Кит.
– Кто знает, – ответил Джеффри.
– Тут уже больше сотни человек, – сказала Гейл. – Все скамьи заполнены, и хоры тоже. Я же тебе говорила, люди натерпелись. Они хотят перемен.
– Нет, Гейл, – возразил ей Кит, – они здесь именно потому, что перемены уже произошли. Эти люди хотели бы повернуть время вспять, а это невозможно. И надо, чтобы они это поняли.
– Ты прав, – кивнула Гейл. – Мы, каждый из нас троих, сами из деревни, но уже забыли, как и что думают тут люди. Надо изменить это мышление, изменить старые привычки и отношения.
Кит закатил глаза. Неудивительно, что революционеры отпугивают от себя всех и каждого.
– Нет, – возразил он, – эти люди вовсе не собираются менять свое мышление и свои привычки. Они хотят, чтобы их ценности и их представления взяли бы верх, получили бы поддержку. Чтобы власти и общество отражали бы их взгляды и ценности, а не ваши.
– Тогда они действительно хотят повернуть время вспять, а это невозможно.
– В буквальном смысле нет, но можно нарисовать перед ними картину такого будущего, которое выглядело бы как прошлое, только раскрашенное в более яркие цвета. Представь себе, что ты берешь старую открытку и расцвечиваешь ее современными красками. Или просто расчищаешь и подновляешь старинную линогравюру.
Гейл улыбнулась:
– А ты тоже любитель манипулировать людьми, совсем как мы. Этим ты и зарабатывал?
– Примерно… я когда-то работал в пропаганде… но мне не понравилось.
– Звучит безумно интересно. Подобным подходом можно пользоваться в собственной жизни и добиваться успеха.
– Если бы. – Кит сменил тему. – А кстати, кто тот ненормальный пастор, который пустил вас сюда заниматься подрывной деятельностью?
– Пастор Уилкес, – ответил Джеффри.
– Правда? Я думал, он уже давно вышел на пенсию, а может быть, даже и умер.
– Вообще-то он мог успеть и то и другое, – заметил Джеффри. – Он уже очень старый. Но на проведение в его церкви нашего собрания согласился сразу же. У меня даже сложилось такое впечатление, что ему самому Бакстер тоже не особенно по душе.
– Вот как? Никогда бы не подумал, что он знает Бакстера лично. Бакстеры ведь всегда посещали только церковь Святого Иоанна, ту, что в городе и куда ходят все местные знаменитости. А сюда, кроме фермеров, никто и не ездит.
– Ну, ему, несомненно, известна репутация, которой пользуется Бакстер; а кроме того, он наверняка общается с другими священниками, в том числе и с городскими. Хорошо бы нам в разведке иметь такую же налаженную систему информации. Ну, так или иначе, а сегодня вечером речь наверняка пойдет о том, что начальник полиции Бакстер – грешник и прелюбодей.
– Это еще не делает его плохим человеком.
– Ты невозможен, – рассмеялась Гейл. – Иди, встань в угол.
– Слушаюсь, мадам. – Кит вошел внутрь церкви и за последним рядом скамеек отыскал свободное место, куда еще можно было приткнуться. Церковь действительно была уже заполнена до предела; Кит обратил внимание на то, что алтарь прикрывали легкие щиты, скрывавшие заодно от глаз и оконные витражи – в результате лютеранская церковь преобразилась и стала напоминать скорее молельный дом квакеров или аманитов.
Люди, стоявшие вокруг Кита и сидевшие на скамьях, казалось, представляли все слои населения округа Спенсер. Сюда пришли те, в ком Кит безошибочно угадывал фермеров, независимо
Кит вспомнил времена, еще до того, как телевидение и всевозможные электронные устройства прочно заняли свое нынешнее место, когда бесчисленные собрания составляли неотъемлемую часть сельской жизни. Его родители всегда посещали все собрания в местном клубе, в церкви, все общественные мероприятия, чему бы они ни были посвящены. Тогда для женщин существовали кружки кройки и шитья, вышивания; для мужчин устраивались политические собрания и курсы по изучению фермерского дела. Кит помнил и еще более отдаленные времена, когда собирались у кого-нибудь в доме, в гостиной, музицировали на фортепьяно, пили пунш, играли в карты и настольные игры. Но те времена и тот образ жизни остались в прошлом; да и, честно говоря, хороший фильм или футбольный матч, которые можно посмотреть по телевизору, сидя в кресле и потягивая пиво, куда приятнее и интереснее, чем плохая игра на пианино, домашние игры или пунш. Но тем не менее было когда-то такое время, когда жители сельских мест во всем, что касалось развлечений, могли полагаться на самих себя. Но еще важнее то, что многие из величайших политических движений, что были в истории страны, – такие, как популизм, [22] или движение за отмену рабства, – зарождались и начинались когда-то в маленьких сельских церквах. Но страна давно уже перестала быть аграрной, и сельские районы не располагали теперь ни достаточно многочисленным населением, ни волей для того, чтобы влиять на политику в национальных масштабах. Поэтому глубинка ушла в себя, и, ощущая свою заброшенность и изолированность от крупных городов – центров политической власти и влияния, – люди здесь потихоньку начинали думать и действовать самостоятельно, заботиться о себе и решать свои проблемы сами, разве что изредка прибегая к некоторой помощи со стороны тех, кто, как Портеры или сам Кит, сбежал из города или из университетской среды.
22
Движение, связанное с деятельностью Народной партии США (1891–1904). Шедшее «снизу», движение выступало за свободное обращение золотых и серебряных денег, за введение общественной собственности на коммунальные службы и предприятия, за прогрессивный подоходный налог в поддержку рабочего класса и фермерства. Члены Народной партии назывались «популистами» (то есть буквально «народниками»),
Глядя на продолжавших подходить людей, Кит заметил среди них Дженни; со Дня труда они так больше ни разу и не встречались. Дженни тоже увидела его, заулыбалась и энергично помахала Киту рукой; но она пришла в сопровождении какого-то мужчины, и они вдвоем втиснулись на уже заполненную скамью.
Пока все пришедшие рассаживались и устраивались поудобнее, Кит наблюдал за толпой. Несомненно, в зале сидели как минимум два-три шпиона – те, кто доложит потом Бакстеру о том, как прошло собрание. Их присутствие можно было считать само собой разумеющимся – Кит не сомневался, что такие старые революционеры, как Джеффри и Гейл, должны были это знать, даже если простые граждане Спенсервиля и не подозревали о такой возможности. Кит искренне надеялся, что Портеры сознавали, во что они втягивают тех, кто собрался в тот вечер в церкви. Профессиональные революционеры, подумал Кит, делятся на две категории: на романтиков и прагматиков. Романтики кончают обычно тем, что и их самих, и тех, кто их окружает, либо арестовывают, либо убивают. Прагматики же, такие, как ранние нацисты или большевики, – это законченные проститутки, готовые заявить и сделать что угодно, только бы уцелеть и добиться победы. Портеры, несмотря на то что они продержались на этой ниве столь долго, явно тяготели к романтическому типу и уцелели на протяжении всех минувших лет только потому, что американская политическая культура была благосклонна к революционерам, а еще потому, что правительству хватало ума не делать мучеников из людей, не представлявших никакой угрозы и заведомо не способных расшевелить и возбудить нацию, готовую в любой момент завалиться соснуть.