Спички и омела
Шрифт:
Мысли Эмбер блуждали по многим непристойным и душераздирающим местам, пока она сидела на полу коттеджа, проводя пальцами по краю кандалов вокруг лодыжки. Но в худшие моменты у нее был страх, что никто никогда не придет, и что она похудеет до костей и умрет на потертом ковре. Никто не узнает и не будет переживать о том, что она ушла из этого мира.
Самое долгое, сколько Эмбер приходилось ждать — три дня. На исходе этих трех ужасных дней Гаммер ворвалась в коттедж и вставила ключ в замок кандалов, бормоча об охоте на ведьм и о том, что в старые времена было проще.
— На этот раз пришлось
Но в ту ночь Гаммер была медлительной и развязной на язык, из-за содержимого коричневой бутылки, и рассказала о том, как раньше была могущественной, красивой и богатой.
— Я вызывала ужасных тварей и пила их силу, — сказала она. — Иногда я не выполняла свою часть сделки. Мне и это сходило с рук.
Она подавилась смешком и настояла, чтобы Эмбер помогла ей лечь в постель.
В ту самую постель, где она умерла двенадцать недель спустя, утром последнего дня двадцатилетия Эмбер.
Эмбер завернула Гаммер в постельное белье и вынесла ее наружу, на опушку леса, где была полуразрушенная каменная стена. Прорубив яму в мерзлой земле, сложив в кучу разбитые камни из стены и засыпав все снежными глыбами, Эмбер похоронила старую женщину. Возможно, ей придется переделать все весной, когда земля оттает. Или, может быть, она уедет и будет жить в городе, и никогда больше не вернется в коттедж.
Подстегнутая мыслью о городе, Эмбер надела всю немногочисленную одежду, что у нее была — теплое платье, шарф и две тяжелые шали. Она собрала оставшиеся спички и закинула сверток за спину. Ей было известно, сколько брать, потому что Гаммер всегда ворчала:
— Эти горожане — кучка скупердяев. Не расстанутся ни с пятью пенни за пачку, ни с четырьмя. Три, или они уходят. Мерзкий, сварливый, суеверный народ. Нам будет лучше без них.
Эмбер обдумывала эти слова, засовывая ноги в носки и старые ботинки, сквозь дыры в носах которых просачивался острый, как нож, холод. Она размышляла над этими словами, пока готовила горячий чай, наливала его в бутылку и шла прочь от коттеджа по едва заметным углублениям в снегу, отмечавшим тропу, ведущую в город.
Носки промокли за считанные минуты, и она кусала губы, раздумывая, стоит ли ей остаться в коттедже. Но там ничего не было — она доела остатки кукурузной муки с последними крупинками соли тем же утром. Не было ничего, кроме чая, горсти сахара и ветра, пронзительно и злобно свистевшего в щелях, которые они с Гаммер забили соломой и тряпками.
Так Эмбер шла все утро, пока не взошло солнце, став колючим и бледно-желтым на выцветшем голубом небе. Она шла под ветвями, покрытыми изморозью, и по каменным мостам, перекинутым через листы голубого льда. Она шла, пока по бледному небу не потянулись струйки дыма, пока над белыми холмами не показались темные крыши и дымовые трубы.
Сердце ее затрепетало от пугающего возбуждения. Она остановилась, положила свой сверток и тщательно закутала голову в одну из шалей, чтобы скрыть длинные локоны своих золотисто-рыжих волос. Как говаривала Гаммер, такие яркие вьющиеся волосы манят порочных мужчин.
Гаммер рассказывала про угол улицы, где обычно продавала
Деньги — магия и власть. Они смогут обеспечить ее жильем, едой и книгами — может быть, даже теплой одеждой. Для этого ей нужно найти работу. Она может готовить и убирать, колоть дрова, строить силки, ухаживать за садом, чинить вещи и готовить пищу. Наверняка есть кто-то, кто бы нуждался в этих навыках.
Ее первые шаги по покрытым снежной коркой булыжникам были похожи на весну. Она украдкой поглядывала на проходящих горожан сквозь разорванный край шали. Ее взгляд метался из стороны в сторону, охватывая ряды двухэтажных домов, в то время как она прислушивалась к звонкому топоту лошадей, лязгающему стуку колес по камню, скрипу замерзшего снега под кожаными подошвами. По улице разносился соблазнительный аромат жареного лука, горячего свежего хлеба и растопленного сахара. Она чувствовала запах потных лошадиных боков, едкую вонь навоза в канаве, запах немытого тела от мужчины, который грубо пронесся мимо нее.
Тяжелые мягкие облака наползли на солнце, и из них выплыли большие белые хлопья, пушистые в воздухе и мокрые на ее щеках. Эмбер никогда не видела ничего более прекрасного, чем причудливые коричневые здания и черные булыжники, окаймленные инеем. Белые хлопья падали вниз, как благословение в канун Нового года.
Никто не обращал на нее никакого внимания, что ослабило узел напряжения в ее животе. Она нашла городскую площадь — участок широкой брусчатки вокруг замерзшего фонтана. По запаху тортов и булочек, разлетающемуся по воздуху, было легко заметить пекарню. Она стояла на углу улицы напротив пекарни, в шаге от тенистого переулка, сняла с плеча связку со спичками и положила ее на снег.
Узел в ее животе снова затянулся, когда она поняла, что ей придется окликать проходящих мимо людей, чтобы привлечь их внимание и продать свой товар. Она никогда не разговаривала ни с кем, кроме Гаммер, хотя и прочитала несколько книг с диалогами.
Девушка мрачно взяла в руку коробок спичек и протянула его. Когда мимо проходила женщина, Эмбер попыталась сказать: «Спички по три пенни за коробку», но в ее голосе слышался испуг.
Она попыталась еще раз, и ей удалось громко прохрипеть эти слова мужчине, который испуганно взглянул на нее и поспешил своей дорогой. В течение нескольких часов она пыталась снова и снова, устраиваясь в разных позах, пробуя разные тона и слова. Синие тени в переулке позади нее сгустились, а окна вокруг городской площади начали светиться насыщенным янтарем, проливая золото на булыжники и снежную корку.
Эмбер дрожала от холода. Ее пальцы болели до самых костей, а кончик носа потерял всякую чувствительность. В коттедже, по крайней мере, были дрова, и стены, и какое-то подобие тепла, хотя камин ужасно дымил. Здесь же, на улице, не было никакой защиты от дикого холода, который пронизывал ее кожу через шали. Или от голода в животе, который грыз внутренности.
Слабая и отчаявшаяся, она схватила за рукав женщину в зеленом пальто.
— Пожалуйста, не могли бы вы сказать, где я могу погреться?