Спикосрак капитана Немова
Шрифт:
– Не шутите так, молодой человек! Я вам добра желаю. Я же, когда узнал, что он вас преследует, сразу вас сюда записочкой вызвал. Чтобы предотвратить душегубство и живодерство с братниной стороны.
– Так получается, это не мы к вам сюда на помощь спешили, это мы сами себя спешили сюда спасать? – Я чувствовал, что слова путаются и выходит сплошная абракадабра. Причина была в волнении.
– Секундочку, – вмешался Щелчков. Он смотрел на товарища капитана, недоверчиво сощурив глаза. – А у этого вашего брата, кроме вас, еще братья есть? – Слово «брат» у него прозвучало с заминкой – ядовитой, как у Фомы неверующего.
Я понял, почему он спросил, вспомнив сцену на скамейке в саду, когда Сопелкина, наша соседка,
– Нет, я – единственный, – ответил капитан Немов и, увидев, как с губ Щелчкова готов сорваться очередной вопрос, остановил его взмахом руки. – Знаю, ребята, знаю. Вопросов у вас ко мне, наверное, очень много. Поэтому предлагаю так. Сейчас, – он посмотрел на часы, – я рассказываю вам самое основное. Потом… – Он нахмурил брови. – Потом – судя по обстоятельствам. Но, конечно, в первую очередь – Шкипидаров. Будем вашего товарища выручать.
Он обвел нас пристальным взглядом и начал свой суровый рассказ.
Глава двадцать вторая. История родных братьев
Лет, примерно, до четырнадцати – пятнадцати мы с братом жили как на разных планетах. Он все время пропадал во дворе, я же в основном сидел дома и, кроме школы и Дворца пионеров, практически не бывал нигде. Даже летом, когда наступали каникулы, из Ленинграда нас вывозили порознь – меня к бабушке по отцовской линии, в деревню под Лодейное Поле; брата – к тетке, материной сестре, в поселок Неболчи Новгородской области.
Я был хилым, спортом не увлекался, читал Жюль Верна и Алексея Толстого и мечтал полететь на Марс. Брат был младше меня на год, книжек он не читал вообще, а во дворе занимался тем, что мучил бедных четвероногих жителей. Поймает какую-нибудь дворнягу, привяжет к водосточной трубе и ну выдергивать ей шерсть по шерстинке. Или птичек ловил петлей – воробушков там или синичек – и отпиливал им лобзиком лапки. Когда его за это наказывали, он нервничал, кусался и плакал, говоря учителям и родителям, что делает это в научных целях – для проверки животных на выживаемость.
Когда я окончил школу, то пошел на водолазные курсы обучаться специальности водолаза. Все мальчишки тогда чем-нибудь увлекались – водолазным делом, воздухоплаванием, радио или чем другим. А потом началась война, меня призвали в водолазные войска, и воевал я в них до самой победы. Служба была тяжелая, из дома никаких весточек – по причине моей сугубой секретности и невозможности оглашать адрес. Поэтому – что там с братом? воюет он или сидит на брони? – о судьбе его я ничего не знал.
Войну я кончил в звании капитана. Когда же я вернулся домой и вошел в нашу квартиру на Канонерской, первый, кого я увидел, был спящий на оттоманке братец, а рядом с ним на столике у стены – аквариум с раздувшимися пиявками. Оказывается, пока я в шлеме и свинцовых бахилах сражался на подводных фронтах, брат, действительно, получил броню и проработал все военные годы в Вологде на пиявочном производстве. Работой своей он гордился и в спорах со мной доказывал, что если бы не его пиявки, победа над фашистскими оккупантами отсрочилась бы на несколько лет. Я смеялся над этой глупостью, он злился на меня, и мы ссорились.
Так мы ссорились года три, пока братец мой не съехал с квартиры, женившись на молоденькой продавщице из зоомагазина на Боровой. Пять лет я с ним практически не встречался – было некогда, я увлекся изобретательством. Слышал иногда от знакомых, что братец мой то ли спился, то ли ушел в науку, то ли первое и второе вместе. Но из-за вечной нехватки времени навестить его и выяснить, что да как, я так ни разу и не собрался.
Главной целью моих тогдашних забот была, конечно, машина времени. Все остальное придумывалось по ходу – и шапка-гиперболоид, и вечнозеленый веник, и деревянный магнит, и не тонущие в воде кирпичи. Принцип работы машины времени пришел мне в голову как-то ночью, во время бессонницы, когда я слушал, как тикают на столе часы. Тиканье расходилось волнами: тик – и идет волна, тик – и бежит другая. Я подумал, а что если в доме установить такое число часов, чтобы волны времени, ими распространяемые, накладывались одна на другую, скрещивались, пересекались, образовывали густую сеть. Тогда можно регулировать его бег, подгонять, тормозить, даже, вероятно, и останавливать.
Идея мной завладела полностью. Три ночи я просидел над расчетами и на четвертую получил результат. Признаться, он меня не обрадовал. Оказывается, чтобы управлять ходом времени, требуется ни много ни мало, а ровным счетом 140 часовых механизмов, попросту говоря – часов. Часы же в то время были страшно дефицитным товаром, даже будильники, не говоря уже о чем-нибудь посущественней, вроде ходиков с кукушкой или подарочных в экспортном варианте с боем, как у кремлевских курантов. И стоили часы очень дорого.
Поначалу я, конечно же, приуныл. Работал-то я по-прежнему водолазом, а какие у водолаза деньги. Тогда меня и попутал бес. Я решил, а чем черт не шутит – напишу-ка я заявку на изобретение, отправлю ее в соответствующий комитет и получу государственную поддержку. В смысле денег на покупку часов – ну, не ходиков, так хотя бы будильников. Написал я, в общем, эту заявку, назвал себя народным изобретателем, запечатал ее в конверт и бросил в почтовый ящик.
И вот проходит неделя, и является ко мне человек. Представляется: такой-то, такой-то, газета «Ленинградская правда», корреспондент. Прибыл по заданию редакции к народному изобретателю, то есть ко мне. Расскажите, говорит, кто вы есть, воевали ли, имеете ли награды. И давно ли увлекаетесь изобретательством. И что уже успели внедрить. В масштабах, говорю, государства успел внедрить лишь спецкаблук для бахил, увеличивающий прочность сцепления между грунтом и ногой водолаза. И рассказал во всех подробностях про каблук. После этого часа четыре, если не пять, я излагал ему свою теорию времени, рисовал карандашом цифры, расписывал, какие возможности открывает машина времени человечеству. Три чайника кипятку выпили и две сахарницы сахару извели, до того как корреспондент ушел. Сфотографировал меня на прощанье, обещал, когда статью напечатают, обязательно меня известить.
А потом, прошел где-то месяц, встречает меня на лестничной площадке сосед и тычет пальцем в газетный лист. Сам хохочет, будто кто ему подмышками чешет. Я, как глянул, куда он тыкал, то чуть в лестничный пролет не свалился – так меня переломило от возмущения. В газете, на последней странице, жирными, заметными буквами было написано в юмористическом духе: «Дайте мне сто сорок будильников, и я построю машину времени!» И под названием добавлено: «Фельетон».
В общем, этот гад из газеты, вместо того чтобы рассказать людям правду, выставил меня на всенародное осмеяние, сделал из меня ушлого махинатора, пытающегося обманным путем выманить народные деньги.
Я полгода ничего делать не мог, все у меня из рук валилось – из-за этого проклятого фельетона. Выручила меня любовь; спас я однажды женщину. Дело было летом, в июне. Работал я на донных работах, проверял фарватер Фонтанки на наличие посторонних предметов, вдруг гляжу – мамочки мои родные! – прямо у меня перед носом погружается на дно чье-то тело. Сопелкина Вера Павловна – это была она. В тот момент я еще, правда, не знал, что тело принадлежит Вере Павловне, узнал я об этом позже, уже в каюте, на борту нашей баржи, когда женщину привели в чувство и отпаивали чаем с лимоном. Но влюбился я в нее с первого взгляда, там, на дне, среди водорослей и мутных пузырьков газа. Сердце ёкнуло под водолазной броней: вот, подумалось мне тогда, девушка моей светлой мечты. Как она очутилась в воде, объяснялось довольно просто. Ехала на речном трамвайчике, на палубе, облокотившись о борт. Народу, кроме нее, на палубе не было ни одного человека – все сидели внутри, в салоне. Вдруг видит – плывет совсем рядом кукла, такая же в точности, что когда-то была у нее в детстве. Она потянулась вниз, думала, что легко дотянется, а тут суденышко качнуло волной, она потеряла равновесие, не удержалась и упала за борт.