Список Магницкого, или Дети во сне не умирают.
Шрифт:
Перед самым моим уходом с работы «вскрылся» больной Игнацев. Ему и дела не было, что незадолго до этого врио Гордеева принесла коричневые сигареты и угостила «подружек»: Окуневу и Возницыну.
Одурманенные никотином врио главврача, начальница II-го психиатрического отделения и старшая медсестра того же отделения не оторвали поп, чтобы помочь истекавшему «за стенкой» кровью Игнацеву – дорогие сигареты были выкурены только наполовину, уже «зацепило», но основной дурман ждал впереди. Позвали со второго этажа меня с медсестрой Сюзанной.
Мы поднялись на четвертый этаж, где раскланялись с прибалдевшей «начтройкой», пьяными голосами вразнобой
Игнацев сидел в луже крови в «выписной» камере в конце коридора. Бедняга не хотел покидать стены психушки: «Здесь лучше!.. Ничего, ничего. Сейчас я встану», – бормотал он, весь в крови, как резаная свинья, растопыренными пятернями размазывая быстро густеющую кровь вокруг себя по тюремному полу.
Да, у нас лучше, чем в том бушующем страшном мире за тюремными воротами. У нас многое понятнее. Отношения до крайности обострены и тем очищены от ряда мучительных условностей. Кошкин дом – идеальный антимир.
24.11.09
Бухгалтерия отказывается платить мне зарплату за ноябрь и производить какие-либо выплаты в дальнейшем, пока не придет письменный ответ из 3-й поликлиники, подтверждающий подлинность моего больничного. Я в «черном списке», т. к. посмел болеть дважды: в сентябре 02.09–12.09 и в ноябре – те же цифры. Запросы в поликлинику, чтобы подтвердить мои больничные, поручено писать Гиммлеру. Он ходит вздутый бесконечными проверками в связи со смертью в СИЗО-1 подследственного миллиардера Магницкого. Простодушный, сегодня я впервые услышал эту фамилию.
Причина репрессий по больничным: обнаружение, что майор Пен купил и подал фальшивый – синий и маленький, а не большой и белый, как на «гражданке».
Об Элтоне говорили все меньше. Вспоминались мужчины – «друзья», жившие неделями вместе с ним в его кабинете. Одного такого я сам видел: шустренький, маленький, ростом с Элтона, глаза в пол, ни на кого не глядя, летит в туалет.
Впрочем, видел я и девушку. Тоже аккуратненькую, тоже маленькую, в короткой юбке, сидевшую утром у него на диване. На мой нагло-бестактный вопрос, кто она, девушка ответила: «Не обращайте внимания. Я – так». В коридоре тогда еще подошла заинтересованная Гордеева и спросила, кто у Трибасова. Я кощунственно ответил: «Там – «я – так»…» Но все-таки имел же право одинокий психиатр на личную жизнь.
Постоянно, обычно за чаем, вспоминала о Мих Нике хорошим словом лишь престарелая медсестра Татьяна Игнатовна, лишенная возможности трудиться во Владимирском централе за какой-то «повешенный» на нее труп: «И вот стучится как-то Мих Ник ко мне в сестринскую ночью и говорит: «Возьмите, заправьте, Татьяна Игнатовна, капельницу и пойдем на общий корпус». И идем мы с ним темной ночью, часа в два, пурга, тюремные собаки воют. Он впереди меня, чуть нетрезвый. Сзади я – с капельницей. Ответственный был начальник!»
Но нами правит женщина, и уже не первый месяц.
Дополнение к анамнезу
Vitae et morbi
Я родился в одной семье, рос в другой – у дяди, бездетного брата моей родной матери. Дядя всю жизнь проработал врачом, на пенсию он вышел с 57-летним стажем. Им и тетей-учительницей было определено стать врачом и мне. Они, как и физические родители, субсидировать немедицинские обучающие программы отказались.
В четыре года я читал. В школу пошел в шесть лет. Четверок у меня не было, но на золотую медаль не подавали. В 16 лет я поступил в мединститут. Только я и еще один парень при проходном 21 балле набрали 24, т. е. высшие баллы по всем вступительным экзаменам, кроме одного (физика). Шестью веселыми годами пролетела юность.
Как апостола Петра, меня трижды спрашивали, хочу ли я работать психиатром в уголовно-исправительной системе. Из трехсот участников распределения мой номер был шестидесятым, и я мог рассчитывать на место терапевта в райцентре. Мой приемный отец, в то время врач с 45-летним стажем, прислал справедливую бумагу, что я достойно зарекомендовал себя во время практики. Меня хотели отправить к отцу, но я стремился к самостоятельности, любил психиатрию. По предмету я получил «хорошо» вместо «отлично», но только потому, что принимавший экзамен усмотрел депрессивную триаду у меня, а не в формулировках ответа. «Нет, – твердо сказал я. – Никакой терапии. Хочу работать психиатром в системе УИТУ (управления исправительно-трудовых учреждений) Волгоградской области».
До сих пор не жалею, что не отрекся от психиатрии. Работа оказалась жертвенной.
И вот где-то то ли в июле, то ли в августе я уже месил грязь незабвенного села Дворянского. Там располагался спец (психиатрическая больница специального типа), где мне определено трудиться.
Сандалии расползлись, носки промокли насквозь, сорочка и джинсы повторили контуры тела. Из-за серой завесы дождя проступило желтоватое административное здание. На втором этаже табачно-обкуренный пьяный главврач. Держась за стол, чтобы не упасть, он меня приветствует.
Помещают в коттедж-общежитие. Сплю на кровати врача, который в отпуске. Кругом его вещи. Интересуюсь его книгами по психиатрии. Книги неплохие: Ломброзо, Личко. Между страниц Кандинского нахожу первый порошок кофеина. Много других антидепрессантов. Они использованы в качестве закладок, или книги использованы как тайники для них.
Позже приедет владелец книг и таблеток. Он – мой начальник. Пока начальник, он же – единственный врач 6-го отделения в отпуске, я исполняю его обязанности, работаю за себя и «того парня», ведя 106 больных. Сначала все кажутся здоровыми, «косилами», и вот уже учусь видеть больных.
Приходит этап. Все больные побиты. Их пропустили через «коридор». С двух сторон сразу за воротами контролеры встали в две шеренги и пропустили через град дубинок вновь прибывших: для острастки, «чтобы сразу поняли, что такое спец».
Главврач назойливо звонил, выпрашивая морфин «для сломавшей ногу матери». Но меня уже натаскали, как отмазываться от пьяницы и наркомана: «Вы сами приказом запретили держать морфин в отделениях, чтобы «больные не кололись». – «Верно. А я и забыл!»
Врачебные отпуска продолжаются. Сижу в ординаторской, она же – кабинет начальника. Воскресенье, летнее утро. Гул самолетов близкой авиабазы. Параноики: «Третья мировая война давно началась. Врачи нам не говорят…» Звонит телефон. «Это из Москвы. С вами сейчас будет разговаривать Юрий Владимирович Андропов». Верю и не верю. Держу трубку трепещущей рукой. «Александр Васильевич?» – «Да». Голос мягкий, вежливый с затаенной сокрушающей, заставляющей уважать силой. «К вам вчера поступил больной такой-то», – не вопрос – утверждение. Вырывается: «Так точно», – хотя не ношу погон, не аттестован. «Я вас попрошу, А. В., не назначайте ему никаких препаратов до понедельника». – «Сделаем, Юрий Владимирович!» – «Здоровья вам и удачи в вашей нелегкой работе!» С того конца провода пошли короткие гудки.