Список Магницкого, или Дети во сне не умирают.
Шрифт:
У меня тоже случались приключения. Один больной пытался убить меня, потому что я, «ничтожество!», не знал Декарта. Помешал привинченный к полу табурет. Другой хотел продырявить мой живот штырем, когда я «обвинил» его, имевшего на теле несколько выколотых свастик, в том числе соответствующую «повязку» на плече и «погон», что ему «недостаточно» известна история нацизма. Дружище Шагин уверял, что Гитлер жив.
Случай послал нам двух писателей, Комарова и Казиева. «Страшные времена Снежневского!» Осипов взялся усиленно лечить последнего, назначая ему сульфозин (разогретую до кипения серу) в ладони. Часть уколов он делал лично, потому что «сестры не умели». Задача была отучить писателя писать. Видимо, певцу он делал бы сульфозин в глотку.
Казиев разучился не только писать,
Осипов обладал парадоксальным мышлением (или это был уже Филимонов? Какая разница! Иных начальников в отечественной психиатрии за 32 года наблюдений я не видел). Он вдруг сжалился. Дела писателя стали лучше. Сульфозином кололи поэта Комарова и еще каких-то типов, чтобы
«не дрочили» (распухшие ладони мешают мастурбировать). Более того, Осипов позволил Казиеву дрожащей рукой написать письмо, проперлюстрировал его и, не найдя ничего криминального, вынес за зону и бросил в почтовый ящик в Камышине, что было категорически запрещено. Письма отправлялись спецчастью. Не уверен, но, возможно, там была вторая перлюстрация.
Сочувствуя писателям, поскольку и себя втайне причислял к таковым, в субботу я отправился в Камышин (райцентр, подле которого спец). В горсправке я спросил, где КГБ. Комитет был напротив, но бабка столь напугалась то ли вопросу, то ли выражению моего лица, а может, и самому лицу, никогда не отличавшемуся приятностью, что просто сникла в будке. Она не знала, где КГБ! Прохожие от моего вопроса шарахались. Я все-таки перешел дорогу и нашел КГБ. На звонок в дверях двухэтажного особняка появился невзрачный сотрудник, сказавший, что сегодня нерабочий день. Я заявил: «В рабочий не могу». Мы поднялись на второй этаж, и я заполнил анкету. Пришлось называться подлинным именем, показывать паспорт, чего искренне не желалось.
Я изложил суть дела: мой начальник «вступил в сговор» с душевнобольным Казиевым, осужденным по 58-й статье за антисоветскую деятельность и пропаганду, вынес и бросил «за зоной» не зарегистрированное спецотделом письмо. «Что в письме?» – «Не знаю. Но так не положено. Как добропорядочный гражданин, врач… посчитал своим долгом…»
Этот «добропорядочный гражданин» был единственный, кто не проголосовал за коммунистического кандидата генерала внутренней службы Иванова, принявшего меня на службу. Меня вычислили – был единственным – и таскали. А мне не понравилось, что во время предвыборного выступления генерала Иванова в актовом зале в окно было видно, как в его служебную «Волгу» грузили канистры со сметаной.
Неприметный человек в штатском задумывается. Он начинает вербовать меня. В конце беседы выспрашивает, кто у нас в больнице охотно рассказывает политические анекдоты. Информацией человек владеет и называет конкретные фамилии. Он упоминает, что и я дважды (дат не называет) рассказывал политические анекдоты. Мы расстаемся почти друзьями. Жмем крепко руки.
На следующий день (понедельник) приезжает комиссия КГБ. Тамошние сотрудники нашли и изъяли недозволенное письмо. Ничего вопиющего в нем не было, но сам факт! Казиева перевели в другое отделение, отобрав у увлекшегося Осипова его игрушку. В том самом отделении работал мой друг, он любил выпить и просто «забивал» на больных. Казиеву там стало спокойнее. Скоро куда-то дели и Комарова. Меня вычислили столь же быстро, как с выборами. Но «принцип Андропова» сработал и здесь. С Системой можно было бороться лишь ее же методами. При моем появлении даже Осипов попискивал. Он не захотел больше быть моим начальником. Его перевели в другое отделение, не к Казиеву. Отработав три года, он уехал в Волгоград, где однажды после работы его подстерегли и «опустили» после работы на пустоши, через которую шла дорога к остановке, душевнобольные. Попросту его изнасиловали в задний проход. Видимо, на этот раз у него не оказалось с собой спасительной таблетки циклодола против мучительных побочных действий нейролептиков.
Упоминаемый больной Севрюков на третьем году моей работы в Дворянском пытался покончить с собой, ударяя ножом для резки хлеба в распределительный электрощит. Нож (он был на цепи, дело происходило в столовой) выбили дубинкой. Дубинками же контролеры забили Севрюкова насмерть. Патологоанатом при вскрытии подтвердил диагноз терапевта: смерть от инфаркта миокарда.
О tempora, о mores! Мы были исключены из Всемирной Психиатрической Ассоциации. Ныне мы восстановлены, вступили и в другие международные психиатрические организации. У нас больше нет репрессивной психиатрии. Но это потом, а пока я был произведен в секретари комсомольской организации психбольницы, потом снят, т. к. отказывался давать рекомендации в партию «блатным» комсомольцам, не платившим взносы и в лицо вместе с КПСС посылавшим меня на х… Было очевидно, что партии и стране – конец. Это конкретно подтверждалось пустыми полками в магазинах. Горбачев довел все до логического конца. Ельцин расщепил СССР до регионов. Я переехал в Москву. Обратился в «Литературную газету» и Союз писателей, через них вытащив из Дворянского обоих упоминаемых ранее писателей. Парадоксально: оба на спеце ежемесячно получали пенсию от СП, т. е. о них не могли не знать.
Часть III Anamnesis morbi (История болезни)
05.04.10
Явился новый градоначальник нашего города Глупова – капитан из Курска – Алексин Дмитрий Иванович, 31 год, разведен. Есть дочь 8-ми лет, платит алименты. Поселили его на съемной жилплощади в Дзержинске, где в общежитии и на квартирах живут многие высокопоставленные сотрудники УФСИН.
Подобно медведю на воеводстве, Алексин валит с плеча. Приятным быть не желает, воплощенная функция, человек, забывший улыбку в Курске. Всем сухим видом кажет: работать заставлю. Честолюбец-идеалист. Скоро он по трупам пойдет… в управление.
Пыткина в расстройстве ушла после обеда, не нашли. Она тоже рассчитывала возглавить ПБ. Обошли!
07.04.10
Во время первичного приема больной Марушкин Владислав Владимирович, 1984 г. рождения, d/s «Эмоционально-неустойчивое расстройство личности», импульсивный тип, напал на меня: сначала отказался садиться «из уважения», отдернул мою руку с листа истории болезни и пытался порвать подписанные ночью согласия на госпитализацию в ПБ и лечение нейролептиками. При нападении присутствовали почти все врачи-женщины + медсестра Лена Кроликова (из Королева). Все случилось столь быстро, при этом больной сразу притворно успокоился, что персонал ничего не понял. Больного укололи и отправили в «резинку». В карточку больного записали: выводить на прием исключительно в наручниках. Мне не стыдно.
08.04.10
Больной Галустян, психопат, обнаглевший от моего хорошего отношения: на утреннем обходе я публично, т. е. в присутствии других больных и персонала, попросил у него прощения за то, что перепутал его уголовную статью: назвал мошенником, когда он вымогатель, на приеме потребовал дать ему «почитать историю болезни, чего вы там пишете». Когда ему было отказано в вежливой форме, потребовал начальника ПБ.
Я, следует признаться – в сердцах, выскочил звать. Алексин сидел в прежнем кабинете Трибасова, теперь – его. В хорошем настроении, нога на ногу, курил, слушал блатняк «Лесоповала». Доложил. Алексин отрезал: «Скажи ему (со мной на «ты», хотя в сыновья годится, я с ним на «вы»), что я занят!» Вошла Гордеева, тоже годящаяся ему в матери, и он собрался ее «учить».
Возвращаюсь в отделение. Инспектор Алик Галустяна уже увел. Сестры сидят насупленные. Старшая Инна Леоновна: «Нет, я ему все-таки скажу!» Краем глаза вижу, что другие две сестры, Наташа и Люба – белые. Инна Леоновна налетает на меня, я не сразу понял: «Ты – не мужик, если оставил нас, трех баб, с сумасшедшим!» Я попытался отшучиваться: «Вы – не бабы, а офицеры!» (На самом деле они сержанты.) Но Леоновна уже завелась. Обозвала меня «пидором, устроившимся на Кошкин дом, чтобы трахаться с Элтоном Трибасовым». Захлебнувшись гневом, я заявил, что немедленно увольняюсь. Их же, баб, не намерен охранять за 6 тысяч рублей (моя зарплата). «Дело не в том!» – прокуренно скрипела Леоновна.