Список Семи
Шрифт:
И для наглядности Блаватская приставила ладонь к уху, что не могло не вызвать смех в аудитории. Оглядев зал, Дойл заметил, что индуска, ехавшая с ним в поезде, сидит впереди него через ряд и одобрительно покачивает головой.
— А теперь скажите, каким был самый сокрушительный удар, который христианство нанесло своим предшественникам? Что положило начало фанатичному и безжалостному уничтожению Древнего Познания? Я вам отвечу. Введение григорианского календаря. Да-да, вот так просто. Новое летосчисление. Потому что в христианстве время начинается с рождения Назаретянина, хотя и до этого происходили кое-какие «незначительные» события. И заметьте, до этой даты время вело обратный отсчет, словно убегая от Высшего Момента в пучину ничего не значащей неизведанности.
Смелая речь, если учесть, что произносится она в стране консервативной и традиционно христианской. Да, лектор мыслит весьма неординарно, но сказанное не лишено здравого смысла. Госпожа Блаватская — не мистик и не сумасшедшая, которая ловит журавлей в небе, это совершенно ясно.
— Они знали, чего хотят, — продолжала Блаватская. — Я имею в виду ранних христиан. Это были люди весьма напористые и цепкие. Они отлично поработали и лишили Запад книг, излагавших Тайную Доктрину. Они почти полностью уничтожили эти книги. Библиотека в Александрии, огромнейшим хранилищем которой пользовались как в дохристианскую эпоху, так и после, сгорела дотла. И вы полагаете, что этот акт духовного вандализма был простой случайностью? Нет, конечно, — немного выждав, ответила Блаватская на свой вопрос. — Вот почему в ходе наших работ, работ теософистов, мы, как правило, обращаем взор на Восток. Ибо там сокрыто Знание. И именно оттуда оно во все века распространялось по миру. К счастью, у адептов Восточного Знания хватило исторического чутья, чтобы спрятать бесценный источник мудрости от мародеров с Запада — «святых» крестоносцев. Их намерения не имели никакого отношения к подлинным чаяниям человека, к его духовной эволюции. Это и определило их незавидную судьбу. Вы можете спросить, почему же Тайное Знание до сих пор остается сокрытым от Западного мира? Разве не в интересах самих Облеченных Знанием просвещать цивилизованные народы? Позвольте, в свою очередь, спросить вас: дали бы вы горящую свечу ребенку, находясь в пороховом погребе? Непостижимые для простых смертных истины с незапамятных времен передавались от одного духовного лидера другому. И до сих пор они хранятся в тайне, ибо в них объяснение всех загадок жизни. И поэтому они — Власть! И горе нам всем, если Тайное Знание попадет в неправедные руки.
Дойл поймал на себе мимолетный взгляд Блаватской, продолжавшей говорить все с той же страстностью.
— Такова наша печальная участь. И даже если мы станем трудиться не покладая рук, стремясь донести хотя бы малую часть этой правды до широкой публики, не стоит надеяться, что наши усилия будут приняты с благодарностью и признательностью. Наоборот. Мы должны быть готовы к тому, что сказанное нами станут отвергать, высмеивать, втаптывать в грязь. Ни один солидный ученый или исследователь не решится отнестись к нашим усилиям хоть сколько-нибудь серьезно. Итак, наша задача — приоткрыть дверь к Знанию, пусть всего вот настолько. — Блаватская показала на пальцах мизерное расстояние. — А следующему поколению ищущих истину, может быть, удастся приоткрыть ее пошире.
Дойлу показалось, что Блаватская обращается к нему одному. Ее взгляд прожигал насквозь, притягивая к себе и завораживая.
— «А как это сделать?» — спросите вы. Представьте себе, что вы отправились в путешествие в хорошо известную вам страну. Все в этой стране вам знакомо: дороги, реки, города, люди, их нравы и обычаи. В этой стране собрано все, что вы знаете о мире, и, естественно, вы начинаете думать, что это знание и есть суть всего сущего. Но однажды, странствуя по знакомой вам вдоль и поперек земле, вы, к своему изумлению, натыкаетесь на границу
«Взбираюсь на гору», — мысленно ответил Дойл.
Блаватская, будто соглашаясь с ним, кивнула.
— Но помните, — проговорила она, — если тропа вдруг покажется вам непроходимой, или если вас оставят силы, или если смерть покажется неминуемой, не останавливайтесь. Ибо иного пути у вас нет и вы должны покорить вершину. И только тогда, именно тогда вы откроете для себя Новую Страну.
На этой высокой ноте Блаватская закончила свою лекцию. Аплодисменты были редкими — казалось, хлопали из вежливости. Блаватская едва заметно кивнула в знак признательности, не без иронии улыбнувшись, что могло означать следующее: «Эти аплодисменты не в мой адрес. То, о чем я говорила, принадлежит не мне. Я ценю вашу солидарность и храбрость. Вместе с вами я недоумеваю по поводу той странно парадоксальной и в чем-то комической ситуации, в которую завели нас налги духовные устремления…»
Публика расходилась, большинство удовлетворенные проведенным вечером. Одни загадочно улыбались; на лицах других было написано выражение радостного самодовольства от ощущения собственной открытости миру; третьи выходили из зала, погруженные в размышления; вероятно, этим они будут заняты весь вечер, пока прохладная постель разом не остудит их пыл.
Поджидая Блаватскую, Дойл стоял в стороне, наблюдая за группой экзальтированных слушателей, жаждущих увидеть заезжую знаменитость поближе и обступивших ее плотным кольцом. Помощник Блаватской, молодой человек лет двадцати, раскладывал на столе ее сочинения; их цена была вполне приемлемой для публики.
Вопросы задавали каверзные, хотя и предсказуемые. Ответы Блаватской были остроумны и полны иронии, граничащей с бесцеремонностью. Дойл подумал, что она явно не относится к числу «проповедников», стремящихся к духовному и финансовому закабалению своих последователей. Блаватской, похоже, не очень нравится быть в центре внимания, и внешний блеск роли учителя, наставляющего своих учеников на путь истинный, оставляет ее совершенно равнодушной. Завидное качество! Она знает, чего хочет, и ее не волнует, как истолковывают ее слова.
— Что вы можете сказать о различных религиях? — прозвучал первый вопрос.
— Ничего. Никаких религий, в сущности, нет. Существует высшая истина.
— Почему вы уверены, что адепты других религий боятся того, о чем вы говорите в своих лекциях?
— Потому что эти люди — фанатичные материалисты.
— Вы считаете, что Иисус не был Сыном Божьим?
— Да, не был. Ибо все мы — сыновья и дочери Бога.
— Можно ли из ваших слов сделать вывод, что Иисус не был святым?
— Как раз наоборот. Следующий вопрос.
— Что вы можете сказать о франкмасонах?
— Как только начинают задавать подобные вопросы, я всегда бываю вынуждена распрощаться. Читайте мои книги. Спасибо, до свидания.
С этими словами Блаватская покинула сцену, пройдя за кулисы. Публика разошлась. В этот момент перед Дойлом возникла невысокая, нарядно одетая дама:
— Доктор Дойл?
— Да.
— Меня зовут Дион Форчун. Елена Петровна хотела бы поговорить с вами. Следуйте за мной.
Дойл молча повиновался. Имя женщины было ему знакомо, она была одним из учредителей лондонской ветви Теософского общества, а также автором нескольких статей по проблемам изотерии. Проходя мимо сцены, Дойл обратил внимание, что примелькавшаяся ему индуска рассматривает книги.
Рукопожатие Блаватской было крепким и дружеским. Она посмотрела на Дойла с тревогой и пониманием:
— Я очень рада встрече с вами, доктор Дойл.
Представив Дойла, Дион Форчун расположилась на стуле у двери. Они находились в тесной гримерной по соседству с котельной, из которой доносился непрерывный гул. Внушительных размеров баул, потертый во время бесчисленных переездов, лежал на столе. В нем заключался весь багаж Блаватской в ее вояжах по свету, ничего лишнего, вещи сугубо необходимые.