Сплетение песен и чувств
Шрифт:
Фраза-копье, фраза-огонь, фраза-молния, не оставляющая после себя ничего живого. «Я тебя не прощу никогда».
Жанна, вечно подкалывавшая Артёма и не способная обходиться без колкостей, пошлостей и мата, была на редкость невозмутима. Иногда она снимала свою детскую панаму, чтобы пальцами с изгрызенными ногтями осторожно почесать стриженную ежиком голову.
«А она и вправду похожа на лесбиянку – подумал Артём. – Вообще какая-то странная. Хотя какое мне до этого есть дело? Пускай себе будет на здоровье, лишь бы на меня не орала и вонь не устраивала. У меня
Заклеивая коробки с мороженым и водружая их на телегу, Артём повторял: «Никогда». Ровно сутки назад это «Никогда» было «Всегда», и как все изменилось, не заметил даже он сам. Все, измерявшееся ранее чувствами и днями до встречи, стало измеряться лишь временем, оставшимся до конца смены, тоннами, коробками, телегами.
Во время перерыва Артём незаметно проскользнул по верхнему ярусу на крышу. Он сел по-турецки и принялся есть мороженое. Какой-то особый шик есть в том, чтобы приготовить мороженое самому: стащить со склада вафельных рожков, налить в них сгущенного молока, сверху немного мороженого и посыпать все это шоколадом. Или нугой, когда ее крошат на маленькие кусочки под строгим взором Василича. Василич контролировал процесс самолично после того, как месяц назад одну работницу поймали на проходной стремя килограммами нуги.
«Зачем ей столько? – недоумевал Артём – Когда хватит и маленького кусочка. А три килограмма, что с них толку? Наесться на всю жизнь, чтобы покрыться мелкими красными прыщиками и нуги больше в жизни не захотелось? Нет уж, это точно не для меня».
– Ну, как ты? – сзади послышался вкрадчивый голос Ани. – Не знала, что ты проводишь перерыв здесь. А я тебя в раздевалке искала.
– Зачем? – спросил Артём, спешно проглотив остаток сахарного рожка и отряхнув от крошек руки. – Я вообще-то отдыхаю тут от таких, как Жанна. Даже музыку слушать не хочется.
– Она снова на тебя кричала? – Аня осторожно прошла по крыше и села рядом с Артёмом. От нее пахло абрикосами – работавшие в ночную смену потихоньку таскали абрикосовый наполнитель для пломбира, и пили чай как с вареньем.
– Нет, не кричала. С чего? Я же не давал повода.
– Ясно, – Аня замолчала, придвинулась к Артёму и погладила его по спине.
– До конца перерыва у нас еще минут сорок. Потом тебя заберут на разгрузку.
– И что? – тихо спросил Артём, не понимая, как ее губы могут так мягко скользить по его лицу.
Стало тепло и приятно. Они обнимали друг друга. Сердца бешено колотились. А в голове Артёма носилось с бешеной скоростью: «Я тебя не прощу никогда».
Чувство четвертое. Страсть
– Идем – попросила Аня, поднялась с крыши и потянула Артёма за руку. – Идем, Тёма.
Он повиновался. Не потому, что хотел этого или стоял перед выбором – никакого выбора в действительности не было. Жизнь поворачивала неизвестно куда, события выходили из-под контроля и единственное, что оставалось Артёму – это следовать им, плыть по течению, не видя в настоящем, как и в обозримом будущем, каких-либо альтернатив.
– Тёма,
Артём покорно шел за ней.
– Понял я все, Аня, понял. Ты действительно этого хочешь?
– Также, как и ты, Тёма, – вздохнув, Аня остановилась и взяла Артёма за руку. – Я думала как-то намекнуть тебе еще днем. Только это выглядело бы просто ужасно. А сейчас… я не знаю.
– Такты сомневаешься? – тихо переспросил Артём.
– Нет, ни капельки, – она снова его поцеловала и потащила за собой.
Они прошли по верхнему ярусу, спустились по металлической лестнице. В цеху никого не было, все разошлись – кто в раздевалку, кто мирно курил на небольшой деревянной скамейке, стоявшей у входа со стороны улицы. Впрочем, даже если бы в цеху кипела работа, вряд ли кто обратил бы на них внимание: обычно Аня просила кого-нибудь помочь ей подвинуть поддоны с коробками на складе.
Пройдя по плохо освещенному коридору, они попали на склад. Там было темно и тихо; настолько, что каждый их шаг отдавался слегка приглушенным, но все же различимым эхом. Аня снова взяла Артёма за руку, он почувствовал ее волнение. Рука была холодной, покрытой мурашками. Теперь уже он остановил, обнял и поцеловал – не в губы, в щеки.
– Помнишь, там дальше есть комнатка, туда никто никогда не заходит, ну, где инструмент старый лежит, – Аня обнимала Артёма настолько крепко, что ему вдруг стало трудно дышать.
Артём догадался, что она боится темноты. Впрочем, тут и догадываться было нечего – все девушки боятся темноты, хоть и стараются тщательно это скрывать. Она волновалась, но не оттого, что была с Артёмом наедине: темнота пугала ее. Она старалась вцепиться в него как можно крепче, наивно считая, что от этого темнота вдруг перестанет быть темнотой. Через несколько секунд глаза привыкли, и действительно, стало не так темно.
– Идем – снова шепнула она ему.
Они пробирались между огромными горами коробок, картонных вкладок и целых огромных листов картона, которые стояли, прислоненные к высоченным стопкам пустых пластиковых ведер. Вся эта конструкция при малейшем прикосновении издавала какой-то непонятный гул и грозила в любой момент обрушиться со страшным грохотом. Протискиваясь между двумя горами коробок, Артём обнял Аню, она погладила его по руке. По спине пробежал легкий холодок.
– Сюда – шепнула Аня, громко засмеялась, но сразу замолчала.
В небольшом закутке, куда попадал отблеск света, отраженного от выкрашенных масляной краской стен коридора, было тесно. В углу был свален вышедший из строя инструмент, тележки, погрузчики – его там оставляли до прихода ремонтной бригады, наведывавшейся в цех примерно раз в неделю.
Артём пододвинул телегу со сломанными колесами поближе к стене и уложил на нее целую гору картонных коробок.
– Прошу! – скомандовал он и поцеловал Аню.
– Ты классный – смущенно ответила она.