Сплетенные судьбами

Я стою в реке. Она синяя. Темно-синяя. Отражает цвет вечернего неба.

Я не двигаюсь, в отличие от реки. Она подталкивает меня и шуршит в траве у самой кромки воды.
– Вылезайте оттуда, - говорит офицер. Он светит на нас фонариком, со своего поста на берегу.

– Вы же сказали опустить тело в воду, - говорю я, прикидываясь, что не понимаю, о чем говорит офицер.

– Но я не говорил тебе самому туда лезть, - отвечает офицер. – Бросай и выходи. И принеси его пальто. Ему оно больше

Я смотрю на Вика, который помогает мне управиться с телом. Вик не заходит в воду. Хоть он и не здешний, но, как и каждый в лагере, слышал об отравленных реках Отдаленных провинций.

– Все в порядке, - спокойно говорю я Вику. Офицеры и чиновники хотят, чтобы мы боялись этой реки, всех рек, чтобы мы никогда не пытались пить из них и никогда не пытались переплыть.

– Разве вам не нужен образец ткани?
– окликаю я офицера, пока Вик пребывает в замешательстве. Ледяная вода достигает моих колен, голова мертвого мальчика запрокинута назад, его распахнутые глаза смотрят в небо. Мертвые не могут видеть, но я могу.

Я вижу многое. Всегда видел. Слова и изображения соединяются в моем уме, странным образом, и где бы я ни был, я замечаю все детали. Как сейчас. Вик не трус, но его лицо искажено страхом. Обтрепанные до ниток рукава на пальто мертвого мальчика плывут по воде, в том месте, где свисают руки. Его тонкие колени и босые ступни сияют белизной на руках Вика, в то время как тот подходит ближе к берегу. Офицер уже заставил нас снять ботинки с тела. И сейчас он покачивает ими взад-вперед, ухватившись за шнурки, намекая на острую нехватку времени. Другой рукой он направляет круглый луч фонарика прямо мне в глаза.

Я бросаю офицеру пальто. Ему приходится выронить ботинки, чтобы поймать его.
– Можешь отпустить, - говорю я Вику.
– Он совсем не тяжелый. Я один справлюсь.

Но Вик тоже входит в воду. Теперь ноги мертвого мальчика намокли, и его черная гражданская одежда пропиталась водой.
– Не совсем похоже на Прощальный банкет, - выкрикивает Вик офицеру. В его голосе звучит гнев.
– Ужин прошлым вечером был его выбором? Если да, то он заслуживает смерти.

Прошло столько времени с тех пор, как я позволял себе испытывать злость, так что теперь не ощущаю ее вовсе. Она наполняет рот, и я глотаю - вкус острый и металлический, как будто пережевываю фольгу. Этот парень умер из-за неправильного решения офицеров. Они не дали ему достаточно воды, и он умер слишком рано.

Мы должны спрятать тело, потому что нам не позволено умирать в этом лагере. Вместо этого мы должны ожидать, когда отправимся в деревни, где о нас уже позаботится Враг. Но не всегда происходит именно так.

Общество желает, чтобы мы боялись смерти. Но я не такой. Я боюсь только бессмысленной смерти.

– Вот так заканчивается жизнь Отклоненных, - говорит нам офицер. Он делает шаг в нашу сторону.
– Ты ведь знаешь. Нет никакого последнего обеда. Нет последних слов. Отпускай его и выходи.

Вот так заканчивается их жизнь. Смотрю вниз и замечаю, что вода потемнела вслед за небом. Я все

Жизнь Граждан заканчивается банкетами. Последними словами. Заготовленными образцами ткани, чтобы дать им шанс на бессмертие.

Ничего не могу придумать с едой или тканью, но слова у меня есть. Они всегда проносятся в моей голове, дополняемые картинками и числами.

Поэтому я шепчу кое-что, подходящее и к реке, и к смерти:

– Время, Место — остались здесь.

А меня понесло — туда.

Я надеюсь столкнуться лицом к лицу

С Лоцманом у руля.

Вик смотрит на меня с удивлением.

– Отпускай, - говорю я ему, и мы отпускаем одновременно.

Грязь стала частью меня. Горячая вода из угловой раковины течет на мои руки, делая их красными, побуждая меня вспоминать о Кае. Мои руки теперь немного похожи на его.

Конечно, почти все побуждает меня вспоминать о Кае.

Кусочком мыла цвета этого месяца, ноября, я в последний раз очищаю свои пальцы. В некотором смысле я люблю грязь. Она попадает в каждую складку кожи, рисует карту на тыльной стороне ладоней. Однажды, когда я чувствовала себя очень усталой, я посмотрела на рисунок кожи и представила, что он мог бы подсказать мне, как добраться до Кая.

Кай пропал.

Все это — далекая провинция, трудовой лагерь, грязные руки, усталое тело, душевная боль — потому что Кай пропал, и потому что я хочу найти его. Так странно, что его отсутствие может ощущаться, как присутствие.

Ощущение его отсутствия настолько полное, что, если бы оно исчезло, я бы ошеломленно развернулась, чтобы увидеть, что комната, все же, пуста, хотя до этого, если не он, то что-то там было.

Я отворачиваюсь от раковины и оглядываю нашу комнату. Маленькие окна под потолком комнаты потемнели из-за наступившего вечера. Это последняя ночь перед переездом; следующее задание будет моим последним. После этого, как мне сообщили, я поеду в Центр, столицу Общества, на свое постоянное место работы в одном из сортировочных центров. На настоящую работу, а не это копошение в грязи, не эта каторга. В ходе моей трехмесячной практики я уже побывала в нескольких лагерях, но до сих пор все они находились в провинции Тана. Я надеялась каким-то образом добраться до Отдаленных провинций, но пока что я не ближе к Каю, чем в начале пути.

Если я собираюсь убежать, чтобы найти Кая, то должна сделать это как можно скорее.

Инди, одна из девушек, живущих в той же комнате, что и я, оттесняет меня, пробираясь к раковине.
– Ты оставила сколько-нибудь горячей воды для других?
– спрашивает она.

– Да, - отвечаю я. Она что-то бормочет про себя, открывая кран и поднимая мыло. Несколько девушек выстроились в очереди за ней. Другие сидят в ожидании на краю коек.

Сегодня последний день недели, тот самый день, когда приходят письма.