Сплоченность
Шрифт:
— Будете арбайт… Кухня… Рубашка, кальсом мыть… Офицер, зольдат филь ваюйт… Вы помоч. Гут арбайтеп!
Хотя он говорил плохо и несвязно, девушки его поняли: им была предназначена грязная и отвратительная работа. Они должны были трудиться на тех, кто пришел сюда уничтожать и жечь. При этой мысли в сердце Нади вспыхнул протест. Ей хотелось броситься на Бошкина, на фельдфебеля, хотелось вцепиться им в горло. И пусть она погибнет, зато совесть ее останется чистой. Но другая мысль — не горячись, еще будет удобный случай отомстить и избавиться от неволи — сдерживала ее.
Надю и Ольгу оставили при кухне, а их подруг отправили к речке,
13
Вершина березы раскачивалась от ветра, казалось, — она вот-вот переломится. Два сука ее, сплетенные винтообразно, громко скрипели. Около березы стоял комбриг. Под козырьком его сдвинутой на затылок фуражки билась на ветру прядь черных волос. Она то падала ему на глаза, то рассыпалась по лбу, то забивалась под козырек. Было холодно, но Злобич, вероятно, не чувствовал этого. Порывистый, резкий ветер ему, видимо, нравился, он освежал, бодрил, развеивал накопившуюся за последние бессонные сутки сонливость и усталость.
Опираясь левой ногой на край продолговатого камня, наполовину осевшего в землю, он всматривался в дорожную даль, где вот-вот должны показаться партизаны арьергардной группы. Изредка он подносил к глазам большой цейсовский бинокль, захваченный у гитлеровцев при освобождении Калиновки.
С правой стороны, от Нивы, доносилась стрельба. Она долетала и слева, из-за леса, синевшего в отдалении. К этой стрельбе Злобич относился спокойно: он знал, что это на флангах отряды Перепечкина и Зарудного ведут незначительные бои. Раньше гитлеровцы проводили там атаку за атакой, надеясь прорваться к Калиновке, теперь они изменили тактику. Теперь их огонь носит преимущественно демонстративный характер, является попыткой обмануть партизан и под шум на флангах прорвать партизанскую оборону на участке Антона Калины. Ради этого гитлеровцы стянули к большаку значительные силы и теперь начали наступление. Подготовку к бою они проводили хитро и ловко, но партизаны после своих разведок и после допроса пленных все же разгадали их намерение.
В связи с новой обстановкой партизаны тоже несколько изменили свою тактику. Главное внимание они направили теперь сюда, к отряду Калины. Раньше готовилось несколько засад, теперь же, когда окончательно стал известен план противника, партизанское командование решило нанести основной удар здесь, на участке большака. Бой должен получиться довольно своеобразный: дать возможность врагу начать наступление, сначала поддаться ему, заманить его в ловушку, а потом нанести неожиданный и решительный контрудар.
Ожидая начала боя, Злобич волновался. Конечно, он сделал все, что надо было сделать, детально и всесторонне обдумал каждую мелочь, и все же его охватывало беспокойство. Впрочем, это всегда с ним бывало перед началом нового сражения.
Ему не раз припоминалась его первая партизанская засада, которую он когда-то провел с маленькой группой подпольщиков на лесной дороге у Нивы. Помнится, как он тогда поторопился открыть огонь. За полтора с лишним года, прошедшие с того времени, многое изменилось в боевой жизни Злобича. Путь от первой засады, простенькой и мелкой, до крупных и сложных операций — интересен и поучителен. За это время было много и успехов и неудач, и радости и горечи. Все это научило Злобича быть во время подготовки и проведения каждого боя настороженным и чутким, не полагаться беззаботно на свои знания
Какие неожиданности предстоят ему в этом бою? Удачно ли все пройдет? Озабоченный и возбужденный, он нетерпеливо поглядывал вдоль большака.
— Наденьте, товарищ комбриг, — подошел сзади Сандро и накинул на плечи Злобича плащ-палатку. — К вечеру совсем становится холодно, шени чириме.
Злобич благодарно взглянул на своего адъютанта и торопливо зашнуровал на груди завязки плащ-палатки. Только теперь он заметил, что приближается вечер.
— Не видать, Борис Петрович? — спросил Новиков, который сидел под березой и, поставив на пень зеркальце, намыливал себе щеки.
— Не видать, Иван Пудович, — Злобич покосился на комиссара. — Ты быстрей брейся, а то так намыленный и пойдешь в атаку…
— Да я быстро… Только вот зеркальце износилось, видно плохо…
— Напиши Галине — другое пришлет.
— Да уж постаралась бы… Знает, что я люблю бритье, как бобер воду… Если бы ты ее видел, Борис!.. Вот закончим войну, поедем — познакомлю. Сам убедишься, что она чудесная! Меня даже иногда пугает: пара ли я ей?
— Ну, Иван Пудович, как же не пара? Не надо прибедняться. Ты же герой!
— Не говори, Борис Петрович, лишнего, — перебил Новиков и, усмехнувшись, перевел разговор на шутку: — Вот если бы моя бритва была такой острой, как твой язык.
Они дружно захохотали.
Весь сегодняшний день Новиков провел в разъездах. Он побывал почти во всех подразделениях бригады и занимался самыми разнообразными делами: проводил политическую работу, помогал налаживать оборону на флангах, организовывал деятельность сельских дружин самообороны, а после полудня, когда ясно обозначилось намерение гитлеровцев прорвать оборону на участке отряда Антона Калины, руководил перегруппировкой партизанских сил, присылал на большак к Злобичу новые людские пополнения. Только недавно Новиков вернулся к Злобичу и, рассказав о положении на флангах бригады, присел побриться.
— В бой, Борис Петрович, надо идти чистым, — проговорил Новиков, намыливая второй раз щеки. — Это я по себе чувствую. Тогда и настроение хорошее, приподнятое, а значит, и дерешься лучше. Как ты думаешь?
— Это верно, — поддержал Злобич и, оторвавшись от бинокля, охотно заговорил: — Мне вот сейчас как раз вспомнилось прошлое, детство. Бывало придет какой-нибудь праздник, утром мать и говорит, открывая сундук: «На, сынок, праздничное…» Наденешь это штаны из чертовой кожи, сорочку ситцевую, помоешь свои заскорузлые ноги и сам себя с гордостью оглядываешь. А потом выйдешь на улицу, солнце тебе в глаза бьет, ослепляет, и ты щуришься. И кажется, ты подрос за ночь, стал каким-то другим, не похожим на вчерашнего, держишь себя более солидно, серьезно. Переживал ты такое?
— Бывало. Да оно и взрослым это знакомо. Сменишь будничное на праздничное, почистишься и почувствуешь себя по-новому… Особенно такое ощущение важно в бою, — и, добрив подбородок, Новиков стал вытирать бритву. — Мне иногда, сказать тебе по-дружески, еще и такое лезет в голову… Вот пойдешь в бой и не вернешься — убьют. Потом похороны… вот хотя бы, к примеру, на этом пригорке… Живописное место. Вокруг стоят товарищи, не плачут — молодцы! — а только понурились, мою жизнь оценивают… И хочется, чтоб, глядя на меня, думали: да, был человек и душой и телом чистый.