Спокойной ночи, крошка
Шрифт:
— НО ЭТО НАШ РЕБЕНОК! — заорал Мэл.
Это слово эхом разнеслось по холмам: «Ребенок-бенок-нок…»
— НЕТ, НЕ НАШ! — заорала я в ответ.
«Наш-наш-наш…»
— Это твой ребенок. Ее ребенок. А не наш.
Мэл смотрел мне под ноги, его глаза остекленели — точно так же, как в ту ночь, когда я поняла, что Мэл мне изменил.
— У меня нет никаких законных прав на этого ребенка. Несмотря на контракт, который мы подписали, если Нова передумает, она сможет избавиться от меня вот так! — Я щелкнула пальцами. — У меня нет никакой связи с этим ребенком. А что до эмоций… Эмоционально
— Ты принимаешь таблетки? — спросил Мэл.
Удар ниже пояса. Это было неожиданно. Мэл никогда так не поступал, никогда не использовал это против меня.
— Принимаю я их или нет, это не изменит того факта, что я никогда не смогу полюбить этого ребенка, как своего собственного.
— Я не могу в это поверить.
— Это правда, Мэл. Я так чувствую. Вот почему я думаю, что для всех будет лучше, если ты уйдешь к Нове и своему ребенку. Я знаю, что ты очень хочешь этого ребенка. И я не хочу, чтобы ты упустил свой шанс остаться с Новой.
— Я всегда говорил тебе, что для меня дети не имеют значения.
— Все в порядке. Я знаю, что ты говорил не всерьез.
— Я говорил это совершенно серьезно. И ты относилась к ребенку серьезно. Когда ходила к Нове, чтобы проведать малыша. Когда говорила ему, что любишь его. Ты покупала книги. И я знаю, что ты покупала детскую одежду и прятала ее. Я видел, как ты радовалась. Вот почему я тебе не верю. Я думаю, что сейчас ты просто сомневаешься. Такое бывает. Вскоре ты изменишь свое мнение. — Мэл кивнул, будто уговаривая сам себя. — Нам сейчас обоим нелегко, и я уверен, что все родители испытывают такое перед рождением ребенка. Они боятся того, что могут почувствовать. Боятся того, что не справятся. Нам еще сложнее, ведь через пару недель нам придется рассказать о ситуации нашим семьям. В этом все дело. А когда тревога уляжется, ты вспомнишь этот день и поймешь, как это было глупо. Мы оба поймем. Потому что сейчас я ни в чем не уверен. Тогда я пойму, как это было глупо. То, что я поверил тебе. И накричал на тебя.
Я выразительно посмотрела на него. Такой взгляд я использовала с клиентами в юридической фирме, которые осмеливались предположить, что моя работа менеджера делает меня человеком второго сорта, а значит, со мной не нужно оставаться вежливой.
— Ты меня не понял, — ровным голосом произнесла я. — Этого ребенка не будет в моей жизни. Не будет в моем доме. Если ты все еще стоишь на своем, то все в порядке. Это твой выбор. Он будет означать, что у меня не будет и тебя.
— Ты заставляешь меня выбирать между ребенком и тобой?
— Нет, Мэл, выбор уже сделан. Мне не нужен этот ребенок. И ты не нужен.
— Я тебе больше не нужен? — ужаснулся он.
Сейчас Мэл был похож на маленького мальчика, испуганного, одинокого. Этот мальчик страшился того, что только что услышал. И он боялся чудовища, стоявшего перед ним.
— Пока существует твой ребенок, ты мне не нужен, — кивнула я.
Мэл попытался взять себя в руки. Ему нужно было успокоиться.
— Я люблю тебя, — решила я утешить его. — Люблю больше жизни. Я не хочу, чтобы ты упустил свой шанс. Я смирилась с тем, что у
«О господи, я сейчас расплачусь!» — поняла я. Это оказалось сложнее, чем я думала. Я репетировала эту речь миллион раз за последнюю неделю, но впервые мне захотелось расплакаться.
Нас с Мэлом сблизили не его слова «Я люблю тебя». Не прекрасный секс. Не праздники, проведенные вместе. Не долгие вечерние разговоры. Не ночи, когда я лежала рядом с ним, слушая, как он дышит, и зная, что утром он все еще будет здесь. Нас сблизил его рассказ о матери. О ее болезни. Это позволило мне полностью отдаться ему. Настолько сблизиться с ним, насколько это только возможно для меня. Настолько, насколько я вообще могла сблизиться с другим человеком.
— Я обещал, что никогда не брошу тебя, — сказал Мэл.
— Все в порядке. Я не пропаду без тебя. Со мной все будет хорошо.
Мэл закрыл глаза. Сейчас он был похож на игрушечного солдатика, который вдруг остановился, потому что у него села батарейка. В нем не осталось сил, все, что двигало им, исчезло, и теперь Мэл мог только стоять.
Молча. Беспомощно.
— Я скажу Нове, что мы больше не хотим этого ребенка, — сказал он, когда десять минут прошли в тишине.
Все это время Мэл стоял, не двигаясь, словно один из холмов, на которые он собирался забраться.
— Но…
— Когда мы вернемся домой, я скажу ей, — перебил меня Мэл. — Скажу, что мы передумали. Что мы не можем взять на себя такую ответственность. Я скажу ей.
— Тебе не нужно так поступать, Мэл. Я же говорю, что ты можешь сойтись с ней. Завести с ней ребенка. Получить ее.
— Я сказал, что никогда тебя не оставлю. Нова поймет.
Она не поймет. Конечно, не поймет. Как кто-то может понять такое? Даже Нова, самая мудрая женщина из всех, кого я встречала, не поймет этого.
— Но что ей делать? Что она будет делать? Ты знаешь ее лучше всех на свете. Как ты думаешь, что она будет делать?
Он пожал плечами.
— Я не знаю.
— Ты полагаешь, она сделает аборт?
Мне показалось, что нож провернулся у Мэла в сердце, когда он услышал это. Вот почему мне потребовалась целая неделя на то, чтобы отрепетировать эту речь. Мне нужно было время, чтобы привыкнуть к этой мысли. Чтобы принять такую возможность. Чтобы взять на себя такую ответственность.
— Мэл, не делай этого. Не делай этого ради меня. Иди к ней. Воспитывай своего ребенка.
— Она может… — Мэл будто не слышал меня. — Или, возможно, она оставит его.
— Если она оставит ребенка, то… — Я вдруг испугалась. Мне было страшно произносить эти слова. — То тебе все же придется выбирать. Поэтому-то я и не хочу, чтобы ты делал это, Мэл.
— О чем ты? — устало спросил он.
— Если… Если она сохранит ребенка, то… Если мы с тобой останемся вместе, то тебе нельзя будет видеться с ней. И если она сохранит ребенка, то ты не должен будешь общаться ни с ней, ни с малышом.