Спокойный хаос

Веронези Сандро

— Послушай, я тебе уже сказал, что я искренне сожалею, правда. Прости меня, если можешь, хорошо?

— Вся проблема в том, что ты даже не отдаешь себе в этом отчет. Даже в поведении Лары ты ничего особенного не замечал…

— Послушай меня, Марта. Я тебя очень уважаю, отношусь к тебе с искренней симпатией, даже люблю тебя по-братски. Ты готовишься — дай мне сказать — ты готовишься родить еще одного ребенка от мужчины, который не будет о вас заботиться, он даже на минуту не вспомнит о вас, как те отцы двух твоих сыновей. Сейчас Лара умерла, и ты осталась совсем одна. Запомни хорошенько, что я тебе сейчас скажу: пока я жив, ты не одна. Ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь. Я не шучу, правда, ты можешь звонить мне даже посреди ночи,

если вдруг ты проснешься от кошмара, когда во сне тебя мучили сатанисты, вампиры, зомби: я защищу тебя. Я никогда больше не буду острить по этому поводу. Когда ты почувствуешь себя слабой, неприкаянной, некрасивой, одинокой и отчаявшейся, позвони мне; стоит тебе только звякнуть мне, и я тут же прилечу к тебе и расскажу, что когда мы с тобой познакомились, все мужчины, только один разочек взглянув на тебя, тут же влюблялись по уши, в мгновение ока, дзак, твоя красота сражала их, как удар молнии, я покажу тебе ту знаменитую фотографию на фоне витрины магазина «Криция», а потом я подведу тебя к зеркалу, и ты сама увидишь, что ты осталась такая же красивая, как тогда, что ты чудесным образом сохранила свою прелесть, осмелюсь сказать, потому что, кажется, что для тебя время остановилось. И если у тебя сломается стиральная машина, автомобиль, компьютер, мобильник, и тебя будет убивать одна только мысль потратить свою энергию на то, чтобы их отремонтировать, не беспокойся: позвони мне, и обо всем я похлопочу сам. Я буду заботиться о тебе всякий раз, когда тебе это будет нужно, все дни в году, все годы, до тех пор, пока ты не встретишь чудесного мужчину, который глубоко полюбит тебя и будет тебя любить до конца твоей жизни, тогда он сможет позаботиться о тебе намного лучше меня. Я все это сделаю для тебя, Марта, клянусь тебе, для меня станет долгом честисделать это для тебя, но умоляю, не касайся больше наших отношений с Ларой. Поняла? Никогда, никогда больше.

— …

— …

— …

— Ладно, ладно, хватит, да будет тебе, перестань, не плачь…

— Да как это тебе удается? Как это ты не чувствуешь своей вины?

— А в чем я по-твоему виноват?

— Ведь ты ни разу в жизни не сказал ничего подобного Ларе.

— Может быть, я ей этого и не говорил, зато я доказывал ей это на деле. Ежедневно я все это делал для нее.

— Нет, Пьетро. Ты этого не делал.

— Да я заботился о Ларе.

— Да, но не достаточно.

— Прошу тебя, Марта, не начинай все с начала.

— В ее жизни было столько боли, зла…

— Давай не будем больше говорить об этом…

— Столько зла…

— Давай не будем больше говорить, об этом…

— Да и в моей тоже…

23

Список моих переездов:

с бульвара Бруно Буоцци на улицу Джотто в Риме;

с улицы Джотто на улицу Монсеррато в Риме;

с улицы Монсеррато в Риме на площадь Дж. Миани в Милане;

с площади Дж. Миани на улицу Р. Бонги в Милане;

с улицы Р. Бонги на улицу А. Каталани в Милане;

с улицы А. Каталани на площадь Дж. Амендола в Милане;

с площади Дж. Амендола на улицу Буонарроти в Милане;

с улицы Буонарроти на улицу Дурини в Милане.

— Что это ты там пишешь?

Енох. Уж кому-кому, а вот ему бы не следовало бегать трусцой. Несмотря на то, что так неряшливо носит пиджак и галстук, ему бы лучше никогда с ними не расставаться; когда он неожиданно предстал передо мной в таком виде: лицо багровое, искаженное гримасой усталости, очки запотели, плюшевая спортивная курточка сыра от пота, а сам едва дышит, он показался мне только что не безобразным.

— У тебя сегодня

отгул?

— Да, я взял выходной.

— Прекрасная идея, но так ты загоняешь себя.

Посмеивается.

— Сорок минут под солнцем без остановки.

— И я о том же. Присаживайся.

Енох садится. Ловит ртом воздух: не может отдышаться. Снимает очки и, пока он их протирает, превращается в того другого— косоглазого и злого; потом он снова водружает их на нос, и становится самим собой, но очки тут же запотевают.

— Что и говорить, погодка просто невероятная, — изрекает он, наконец. — Что бы это значило?

— Ты имеешь в виду «эффект теплицы» или что-то в этом роде?

— Да. Или это бич божий?

— Да уж. А хоть бы и бич, знаешь, я предпочитаю, чтобы меня именно так и бичевали.

— Поживем — увидим, может быть, это только начало. Может быть, нас на медленном огне поджаривают.

И опять ему пришлось снять, протереть и снова надеть очки.

— Бог терпелив, — добавляет он.

Вот именно, кстати о боге: любопытно, как поживает то его проклятье, удалось ли ему его переварить? — по-видимому, нет, иначе кары божьей в мыслях у него бы не было.

— Я пришел сюда сказать тебе три вещи, — сообщает он, неожиданно меняя тональность разговора. — Во-первых, Пике плохо о тебе отзывается.

— Пике?

— Точнее он только и говорит, что о тебе, вот уже несколько недель и по любому поводу, и на собраниях тоже, даже при обстоятельствах, к которым ты не имеешь никакого отношения, он говорит о тебе, о тебе и только о тебе. Он просто одержим тобой, все кончилось тем, что он и других этим заразил, например, Тардиоли и Баслера: серьезно, из-за постоянных разговорчиков Пике ты стал у них просто притчей во языцех. Только одно «но»: уже несколько дней, как он стал говорить о тебе плохо.

— Вот как? Что именно?

Я задал ему этот вопрос только потому, что мне показалось, что так будет правильнее, но я даже сам удивился, как поразительно мало меня это интересует. Никогда бы не подумал.

— Он говорит, что ты хитрый. Да нет, постой, он называет тебя — хитрожопым, именно так он тебя и называет, говорит, что ты чересчур хитрожопый. Он говорит, что ты не просто так торчишь тут перед школой, что ты так всех нас подосрешь, всех до одного. Говорит, что у тебя есть особый план.

— Да что ты! И чего я добиваюсь?

— По его словам ты мечтаешь занять место Жан-Клода. Да я и сам знаю, что это у него паранойя в чистом виде, и я бы даже не стал тебе об этом говорить, если бы он все еще не приходил сюда, а вдруг у тебя появится желание побеседовать с ним по душам, не знаю, положим, сказать ему что-нибудь такое, что он мог бы потом использовать против тебя. Знаешь, и я немного виноват перед тобой. С тех пор как я рассказал ему о том, что у тебя здесь побывал Терри, он просто помешался на том, что у тебя есть какой-то план. В том случае я не видел ничего секретного и даже не подозревал, что то, что я кому-то об этом расскажу, может тебе повредить: просто мы разговаривали о тебе, потому что, как я уже говорил, в нашем офисе только одна тема для разговоров — это ты, и Пике стал строить предположения, что бы случилось, если бы Терри узнал, что ты не на работе, а торчишь весь день возле школы, как бы он к этому отнесся, а я ему на это и заяви, что Герри давно уже знает, потому что я видел собственными глазами, как он приходил к тебе. Но уверяю тебя, я сказал это просто так, как вполне нормальную вещь, потому что мне-то как раз это казалось абсолютно нормальным. Вы ведь с Терри друзья. Ну вот, с этих самых пор Пике еще больше стал судачить о тебе и называть тебя хитрожопым, начал говорить, что ты метишь в кресло Жан-Клода, что ты жуткий притвора: изображаешь из себя живой труп, а на самом деле исподтишка плетешь интриги, обрабатываешь Терри, чтобы сесть в президентское кресло. Поэтому-то я тебе и рассказал все начистоту, чтобы предупредить тебя: не откровенничай с ним. Вот и все.