Сполох и майдан (Отрывок из романа времени Пугачевщины)
Шрифт:
— Къ некрасовцамъ атаманы! Идемъ къ некрасовцамъ! реветъ зврь-толпа. Ухмыляется Чика Зарубинъ въ руку, поглаживая усъ курчавый и мигая куму Чумакову.
— Помолчите мало, атаманы! вступается Чумаковъ. Приличествуетъ-ли православному въ чужiе предлы бжать со срамомъ и челомъ бить собак нехристю. Пригодно ли побросать землю свою, хаты ддовы, родимый Яикъ и захватя казачекъ и казачатъ уxoдить въ кабалу къ басурману?
— Не гоже! Ну-те къ дьяволу съ кабалой!
— Сказалъ-бы я вамъ, лукаво вымолвилъ Чумаковъ, какъ по моему разсудку въ семъ
— Сказывай! Сказывай!
— На-предъ надлежитъ мн вдать доподлинно, какое мн число ждать согласниковъ и какое число супротивниковъ, потому, что есть межь васъ и таковые что сидть да ждать поршили и виноватыхъ выдавать.
— Разступися, братцы! Разбирайся!
— Чаятельно вс согласники!
Толпа смшалась и словно водоворотъ, два тока съ ревомъ шли одинъ на другой… Человкъ двадцать, все боле сдобородыхъ стариковъ, стали отдльно отъ громады казацкой.
Въ числ несогласниковъ были два дда: Стратилатъ, хитро ухмылявшiйся, и Архипъ, который косо оглядывался кругомъ. Худое, скуластое и желтое лицо его было озлоблено.
— Почто противничаешь, ддушка? Брось! заискивающе обратился Чумаковъ къ Стратилату.
— Кривдой меня не возьмешь! Смкаю я, у васъ съ Чикой на ум недоброе; вы заварили все — вы же совсмъ хотите народъ смутить… Про бороды тамъ ввернули, а по сю пору, небойсь, изъ казаковъ никого не обрили…
— Много ты знаешь. До глухого всти дошли. Скажи-ко ты вотъ, Иванычъ, какъ у васъ было? вымолвилъ Чика, обращаясь къ Лысову.
— Точно атаманы, мы вотъ, донцы, посему и бжали отъ себя… У насъ ужъ на Дону скребня идетъ по всмъ станицамъ.
— И многихъ въ легiонъ забрали! вымолвилъ другой донецъ Овчинниковъ.
— А кто не шолъ, забрали въ острогъ! прибавилъ Твороговъ.
— Обождемъ и свдаемъ, отвчалъ Стратилатъ, подлинно ли бороды скрести повелно!.. Тогда и разсудимъ, чт`o предпрiять!
— Какъ надутъ, ддушка, брадобри-то московскie — не время будетъ рядить! крикнулъ голосъ изъ толпы.
— Садись, да и жмурься!
— Тебя перваго оголятъ, ддушка! усмхнулся Чумаковъ. Изъ стараго казака двчонку спроворятъ!
— Ты не зубоскаль! вдругъ обидлся старикъ. Ишь пристали что собаки. На вотъ, съ вами стану…
И старикъ перешелъ къ толп.
— Любо! Любо! Ай да ддушка! Одинъ ты — полъста, стоишь!
— Ну, а на этихъ плевать! сказалъ Чика показывая глазами на оставшихся несогласниковъ съ Архипомъ вo глав.
— Конечное дло… Ну, атаманы! Радуйтесь и веселитесь! Великой милостью сподобилъ васъ Господь и несказанную честь послалъ вамъ. Слухайте! Господи благослови! Чумаковъ перекрестился и продолжалъ громче. Слыхали вы, что въ запрошлую весну проявился въ город Царицын государь, что почитаютъ якобы покойнымъ, а онъ чудесно спасенъ Отцемъ Небесныимъ отъ ухищренья вражескаго!
Тишина безмолвная наступила кругомъ.
— Государя великаго, продолжалъ Чумаковъ, захватили окаянные псы и увезли было въ Сибирь, но онъ, отецъ всероссiйскiй, ушелъ съ врными слугами и проявился нын на Яик, чтобы объявиться врнымъ подданнымъ своимъ казакамъ яицкимъ и паки прiявъ правленье идти на царство! Хотите-ль въ службу цареву, такъ укажетъ вамъ Чика — гд сыскать царя-государя!
— Хотимъ! Сказывай!! Вс пойдемъ!! Гд?
— Гд? гаркнулъ Чика, поднимаясь рядомъ съ кумомъ. Приносите клятву страшную заслужить батюшк царю, помереть за него хотя заутрова, коли треба будетъ. Давайте клятву!! И не страшитесь тогда никакой волокиты ни яицкой, ни московской.
— Вс даемъ! Какъ предъ Господомъ!
— Свта не взвидть очами!
— Помереть всмъ нераскаянно!
— Сказывай! Сказывай! Гд?! кричала вся громада въ одинъ голосъ и поваливъ скамейки напирала на Чику.
— Здсь!! въ хат! У меня! молвилъ Чика, указывая на домъ.
Онмла толпа, словно заколдовало ее это слово. Муха пролетитъ — слышно. Только тысяча глазъ горитъ и искрится на старшину. Всякое дыханье сперлось, словно боится всякiй казакъ дыхнуть… боится, что отъ его вздоха исчезнетъ сразу все, что замелькало у него въ голов отъ чудеснаго слова старшины Чики.
Долго длится гробовое молчанье. У всякаго стучитъ еще въ ушахъ: здсь!! И заколдованная тишина объяла все и всхъ.
— Трекляты черти!! пронзительно рзнуло по воздуху… будто пуля просвистала надъ всми головами.
Вс шелохнулись и подняли головы. На бочк стоялъ сгорбившись и трясясь старый казакъ Архипъ. Придерживая одной рукой накинутый на блой рубах кафтанъ, — онъ поднялъ костлявый кулакъ надъ толпой и злобно оглядывалъ ее мутными, ввалившимися глазами, надъ которыми какъ усы нависли лохматыя сдыя брови.
— Трекляты черти!! выкрикнулъ онъ снова, надсдаясь хрипливо отъ ярости. Казалось душа его выскочитъ изъ тла съ этими словами.
— Эй, ддушка, баба-яга! Не мшайся! сказалъ Чика. Уберите его, молодцы! Ишь остервенился.
Но никто изъ казаковъ не тронулся снимать дда и вс глаза теперь установились на старика боязливо и трепетно, и вс глядли на его блыя губы и беззубый ротъ, будто боялись того, что слетитъ съ нихъ сейчасъ.
— Черти трекляты! судорожно взвизгнулъ ддъ, обращаясь на вс стороны, съ искривленнымъ отъ злобы лицомъ. Не уходились! За старое! Лиходи! Трикляты! Кашу заваривать! Бды кликать! По мipy вдовицъ-сиротъ пустить! Трекляты! Самозванничать! Проявился царь?! Здсь! Черти трекляты! И ддъ задохнулся. Трекляты!! и опять задохнулся. Трекля… совсмъ задохнулся ддъ.
— Молодцы! Убирай его! крикнулъ Чика и потащилъ старика съ бочки.
Ддъ злобно отбивался, но вдругъ ослаблъ, повалился съ бочки и прохриплъ тихо: Трекляты!!
Нсколько выростковъ подхватили его и повели подъ руки, почти понесли домой… Нсколько разъ останавливался ддъ въ слобод, старался повернуть голову къ майдану, и сжималъ кулаки безсильные.
Тамъ на крыльц стоялъ Чика уже безъ шапки, предъ раскрытой настежь дверью и говорилъ громко:
— Выдь, государь — батюшка! Объявися врнымъ слугамъ твоимъ!