Спор о Платоне. Круг Штефана Георге и немецкий университет

Маяцкий Михаил А.

5. Пауль Людвиг Ланд Сверг

Ученик Гуссерля и Шелера Пауль Людвиг Ландсберг (Paul Ludwig Landsberg, 1901–1944) проделал эволюцию от феноменологии к персонализму (став сотрудником Э. Мунье) через философскую антропологию. Он учился во Фрайбурге у Гуссерля и Шелера. В 1923 году он опубликовал в шелеровской серии «Тексты по философии и социологии» [359] и с предисловием Шелера свою диссертацию, посвященную платоновской Академии в ключе социологии познания [360] . Эта небольшая книга, написанная очень молодым человеком, по своему языку, подходу и ссылкам носит явную печать знакомства с Кругом Георге (вероятно, через Ф. Гундольфа). Роль Академии как типа сообщества автор оценивает так высоко, что заявляет, что «Платон означает поворотный пункт в социологической истории человеческого мышления вообще»: формы совместного познания здесь тесно связаны с познаваемыми содержаниями (2). Понимание Платона долго замутнялось «слепой к сущности ученостью» и «нестерпимой банализацией» (например, Виламовицем), пока книга Фридемана не вернула его снова «в его одновременно героическую и сакральную сферу». На смену простого исследования пришло время «подобающего почтения». В подходе к Платону Фридеман замыкает ряд платоников, а Виламовиц – филологов (3). Нельзя понять Платона, не учась у него. В вопросе о выявлении идеал-типа сократического диалога Ландсберг пишет прямо: «Здесь я следую за Гуссерлем („Логические исследования“ I, II) – и за Платоном» (5). Метод же Платона (и уже Сократа) – приведение к созерцанию, а заодно «борьба с невидящим знанием» (7–8), а для этого без педагога не обойтись: «Педагогический кайрос был отцом этих бесед», то есть сократических диалогов (10). Здесь Ландсберг показывает, что овладел техникой феноменологического «слияния горизонтов», а заодно георгеанской тайнописи:

«Магнетическим, личностным центром этого Круга был Мастер» (10). Назвать (неоднократно) Академию кругом, а Платона – мастером, значит подмигнуть своим и стать своим.

359

«Schriften zur Philosophie und Soziologie» – это, собственно, 1-й том серии.

360

Landsberg, 1923. Далее ссылки на страницы указаны в тексте.

Затем Ландсберг отходит как от георгеанства, так и от занятий Платоном. Пережив откровение Иисуса, он становится пылким католиком. Габилитацию защищает об Августине. Незадолго до прихода к власти нацистов он покидает Германию, где вскоре по расистскому законодательству его, как полу-еврея, лишают гражданства и докторской степени. С 1933 года он носит с собой яд, в 1942-м – выбрасывает его в результате размышлений, уже после войны опубликованных под названием «Моральная проблема самоубийства». В 1934 году получает место профессора в Барселоне, затем после событий 1936 года перебирается во Францию, где сотрудничает с «Groupe philosophique» (Бердяев, Марсель, Валь, Гурвич) и журналом «Esprit», участвует в Сопротивлении. В феврале 1943 года он выдан гестапо и после многократных перемещений по тюрмам и лагерям умирает 2 апреля 1944 года от истощения в лагере Ораниенбург-Заксенхаузен.

6. Эдит и Михаэль Ландман

Тенденция к феноменологическому прочтению Платона сближает Ландсберга с Эдит Ландман (на которую он не раз ссылается), а также с ее сыном Михаэлем. Эдит Ландман (Edith Landmann, урожденная Kalischer, 1877–1951), философ [361] , вместе со своим мужем экономистом Юлиусом Ландманом встретила Штефана Георге в 1908 году (однако тогдашняя и до 1912 года длившаяся дружба супругов с Рудольфом Борхардтом мешала сближению с поэтом) и начиная с 1913 года попала в ближайшее его окружение, став в какой-то степени его «Эккерманом» [362] . Ее книга «Трансцендентность познания» – единственная «метафизическая» и одновременно «эпистемическая» книга, вышедшая под георгеанским сигнетом «Листков за искусство» [363] и под непосредственным влиянием Георге (и Алексиуса Мейнонга, с которым она с 1905 по 1916 год состояла в переписке [364] ). Платон присутствует здесь с первых строк и постоянно, в той или иной форме; феноменология приобретает соответственные черты: «Познание по своей сути есть направление сознания на трансцендентное» [365] . Эпистемология Э. Ландман принимает вызов, брошенный Кантом, положившим границы человеческому разуму, и стремится обосновать, что трансценденция тем не менее возможна. Постижение того, что за пределами постижения (например, целого, совокупного предмета [der Gesamtgegenstand]), возможно при условии веры [366] , особенно веры в существование призванных людей, которым дано высшее знание, или видение (ибо ни истина, ни красота не даются всякому [367] ). Только положившись на их авторитет, ищущий может надеяться, что и у него откроются глаза [368] . Если в самой книге Ландман осталась элиптичной, то параллельное чтение книги с дневником Ландман [369] дает однозначный ответ на вопрос, кто для нее был призванным. Одинаково преданная греческой античности и Штефану Георге (в которого она многие годы была безнадежно влюблена [370] ), она мыслила их в единстве. Много лет она работала над концептуализацией георгеанской этики (разумеется, в эллинском духе) [371] . Ее младший сын (Michael Landmann, 1913–1984), философ, занимался философской антропологией, а также античной психологией и этикой. Был ассистентом у Ясперса. С 1951 по 1978 годы работал профессором в Свободном университете в Берлине. Одну из первых работ он посвятил демонстрации преемственности, существовавшей между сократическим методом и феноменологическим «усмотрением сущностей» [Wesenschau] [372] . Влияние георгеанского увлечения «Schau» здесь бесспорно.

361

Берлинка, она вынуждена была защищать диссертацию в Цюрихе, поскольку Германия не предоставляла еще такой возможности женщинам.

362

О чем свидетельствует ее дневник (Landmann Е., 1963), ценнейший источник о жизни и взглядах Ш. Георге этого периода.

363

Landmann Е., 1923.

364

Meinong, 1965, 154–198.

365

Landmann Е., 1923, 65.

366

Нужно «дерзать верить» (Ibid., 272).

367

Ibid., 281.

368

Ibid., 274.

369

Особенно с его полной рукописью, лишь малая часть которой была опубликована в виде «Разговоров с Георге», см.: Sch"onh"arl, 2009а, 28–46 или 2009b.

370

Sch"onharl, 2010.

371

Landmann E., [1951], 1971.

372

Landmann M., 1941.

Титульный лист книги Эдит Ландман «Трансцендентность познания»

7. Рената Фон Шелиха

Близкая подруга Эдит Ландман Рената фон Шелиха (Renata von Scheliha, 1901–1967), филолог-классик, была хорошо знакома со многими другими членами Круга (где ее называли Fr"aulein Sokrates [373] ), в частности с Хильдебрандтом. Ее исследование о Дионе и сицилийских приключениях Платона [374] можно считать добавлением к его книге 1933 года. За размежеванием с Хильдебрандтом и другими пронацистскими членами Круга последовала ее эмиграция в США. После войны она продолжала работать над античными темами, отстаивая в целом ряде книг ценности дружбы и гражданского мужества.

373

Frommel, 1972, 117.

374

Schelihavon, 1934.

8. Пауль Фридлендер

Наконец, last but not least, особого внимания заслуживает Пауль Фридлендер (Paul Friedl"ander, 1882–1968). Как и в случае с Райнхардтом, невозможно свести его к георгеанству. Гораздо правильнее поэтому его считать «малым георгеанцем», а не «малым платоником», и всё же его книга о Платоне является самой (можно смело сказать: единственной) цитируемой книгой из орбиты георгеанского платонизма. Многообещающий ученик и докторант Виламовица, доброволец в Первую мировую (возвращается с фронта с Железным крестом), он получает в 1920 году профессуру в Марбурге. Но уже в июле 1921 года он пишет своему бывшему научному руководителю примечательное письмо, заслуживающее пространной цитаты:

Многим лучшим в себе я обязан Вам. Но, то чем я стал теперь – и это обратная сторона того же самого, – я стал уже много лет тому назад в борьбе против Вас или, скорее, против Виламовица в себе. […] Если мне нужно назвать имена, принесшие эту перемену, то это («разумеется», скажете Вы почти при всех именах): Ницше, который с моей юности постепенно и настойчиво определил мой общий взгляд на жизнь, и в частности помог сформироваться моим взглядам на «историческое». Затем Вёльфлин, а за ним Буркхардт, которые поставили новые, мне в филологии не встретившиеся требования к пониманию «произведения» и

показали, что вчувствование применимо в изобразительном искусстве (до известной степени, как я сейчас считаю). Следует назвать и другие преобразующие силы и в целом «философию». И в последние годы самое большое потрясение и перестановку всех сил внёс Георге [375] . […] Я осмелился Вам всё это открыто написать, потому что считаю, что Вы меня понимаете, и в той мере, в какой это необходимо, простите. Но прежде всего поверьте мне, что здесь царит Ананке и что то, что произошло, произошло с большой мукой и болью. […] К этому добавляется, конечно, и большой и подкрепленный многочисленными случаями скепсис по поводу того, что нам вообще доступно. Но прежде всего я знаю, что за микроскопией частностей и выискиванием соотношений (и то, и другое, конечно, важны) филология упускает вопрошать целостность «произведения», «гештальта». Сменить курс, указать себе и студентам на целое, любую грамматическую, текст-критическую, конкретную деталь, конечно, полно и четко развить, но и возвысить до целого: в этом я вижу мою задачу. [Конечно, между нами имеются и сходства. Одно из них] касается формы. Я [в книге о Платоне 1928–1930 годов] не привел ни одного греческого слова и ни одного замечания, то есть в основном я перенял и развил способ Вашего первого тома [376] . Важно подчеркнуть и другое. Вы, вероятно, и словом не удостоите намеченное мной в начале противопоставление: там века платоновской школы – тут критика XIX века, и обвините меня в недозволенной предвзятости суждения, тогда как современная критика сделала нас самостоятельными. На это я могу сказать только: те люди жили всю свою жизнь в Платоне. Что в сравнении с этим Платон даже для Шлейермахера, даже для Вас или для одного из нас? Одна важная составная часть культуры или совокупной экзистенции, тот, кто, может быть, пробудил и осчастливил, может быть, один из вождей наряду с евангелием, Гёте, Данте и греческой трагедией… Но всё же не собственно содержание и закон жизни! И в этом отнюдь не количественная разница. И поэтому я верю Проклу больше, чем Шлейермахеру, Вам и себе [377] .

375

Хёльшер комментирует: «вряд ли хоть одно имя не вызвало раздражения Виламовица» (H"olscher, 1995, 72).

376

Кальдер замечает: «Умно сформулировано, и Виламовицу крыть нечем» (Calder, 1980b, 98п.61). Заметим, правда, что манера не перегружать читателя ученым аппаратом свойственна прежде всего георгеанцам: ибо за первым томом Виламовица последовал второй, полный и «греческих слов», и «замечаний» самого академического толка.

377

Calder, 1980b, 94–99.

Своего «Платона» (которого критика сразу опознала как георгеанского [378] ) он написал в явную пику «Платону» Виламовица 1919 года [379] , однако посвятил книгу учителю. Впрочем, Фридлендер ведет независимую линию: может критиковать как Виламовица, так и Хильдебрандта, и, скажем, одобрять Штенцеля.

В общении с друзьями-георгеанцами ему случается брать Виламовица под защиту, например, в двух письмах Вольтерсу в декабре 1929 года, где он обсуждает вышедшую из под его пера «монументальную» историю Круга. Здесь он, в частности, пишет: «Мне выпал удел Вами рассматриваться как виламовицеанец, коллегами же считаться георгеанцем» [380] . Межеумочное положение между университетом и антиуниверситетской фрондой была далеко не всем по душе. Р. Борхардт (классический филолог и временный попутчик, а затем заклятый враг Георге) неодобрительно писал Фридлендеру в июле 1928 года: «Ваш Платон, насколько я понял при разрезании и проглядывании страниц, есть мне не известный бог и весьма отличный от того, которого я, как полагал, знал» [381] . В заметках о Штефане Георге, написанных в 1936 году, он отмечал то «пагубное влияние, которое тот оказал на такой тонкий и острый ум», как Фридлендер, и цитировал его по поводу филолога-классика Феликса Якоби: «Уж лучше я буду читать настоящую георгеанскую жвачку [382] , чем таких полушаманов» [383] .

378

«Понимание Фридлендером Платона, хотя и связанное с Виламовицем, находится под воздействием платоновского образа Штефана Георге. Здесь не обременяют себя исторической конкретикой и донельзя упрощают образ Платона. Фридлендер воспроизводит основную концепцию, а именно примат личности над творчеством, но стремится преодолеть весьма неантичное и афилософское разделение человека в мире и его действия путем интерпретации диалогов с учетом их наиболее личного содержания» (Stenzel, 1932, 409–410).

379

См. письмо X. Чернисса У Кальдеру: Фридлендер «был шокирован „Платоном“ Виламовица… и сказал, что принял решение написать своего „Платона“ в пику [in direct opposition] труду Виламовица» (Calder, 1980b, 101).

380

Оба письма хранятся в StGA.

381

Borchardt, 1924–1930, 270.

382

«eine richtige Georgeschwarte». Слово 'Schwarte' употребляется в разных смыслах: жесткая (свиная) кожа, фолиант (в кожаном переплете), корка, шкура, дешевая (бульварная) книжица.

383

Borchardt, [1936], 1998, 39–40.

В согласии с новыми расистскими законами в 1935 году он был лишен права преподавания. Некоторое время боевая награда Первой мировой служит ему охранной грамотой, но в 1938 году его арестовывают и отправляют в Заксенхаузен. Благодаря письмам Р. Бультмана и других коллег он выходит из лагеря через шесть недель и вскоре эмигрирует в США. Здесь он переводит своего «Платона» на английский, параллельно проверяя, редактируя, а местами радикально меняя немецкий текст для 2-го, а позднее и 3-го издания. Более счастливая судьба этой книги, по сравнению с работами других платоников-георгеанцев, объясняется, несомненно, обоими этими обстоятельствами: в своих переизданиях Фридлендер во многом обуздал наиболее заметные крайности непокорного георгеанского стиля [384] , а факт перевода на английский язык (lingua franca послевоенной интернациональной «науки об античности» – после заката немецкой) сделал книгу доступной для тысяч исследователей и студентов. Она, созданная на стыке университетской филологии и ее «гуманистического» ниспровержения, может считаться единственной, оказавшей долговременное воздействие на платоноведческие исследования.

384

Он убирает также некоторые ссылки на Хильдебрандта и некоторые критические замечания в адрес Виламовица. Но оставляет ссылки на Фридемана! (III, 11).

Некролог, помещенный в журнале по классической древности «Gnomon», упоминает, что в американском рабочем кабинете у Фридлендера висели два портрета – Виламовица и Георге [385] .

9. Гельмут Фон Ден Штайнен

Заслуживает хотя бы краткого упоминания Гельмут фон ден Штайнен (Helmut von den Steinen, 1890–1956), сын этнолога Карла фон ден Штайнена, связанный с Кругом Георге (как и обе его сестры) через Вольтерса, Вольфскеля и Хеллинграта. Он изучал классическую филологию, философию, социологию, защищался у Макса Вебера о современной книжной индустрии. Переводил Кавафиса и других современных греческих поэтов. Эмигрант и скиталец (Греция, Египет, Палестина, Уганда, снова Египет), он рассматривал свою географическую, а также интеллектуальную траекторию (Гёте, Кант, Ницше, Наторп, Георге, Отто, Кайзерлинг, французский платоник Роже Годель, африканская, дальневосточная и особенно индийская мудрость) как путь к Платону, о чем свидетельствует его написанная после войны «Платоническая жизнь. Предисловие к книге о Платоне» [386] , опубликованное в «Castrum Peregrini» – журнале продолжателей дела Георге. В архиве журнала нам не удалось найти других частей книги, и мы не знаем, существуют ли они.

385

B"uhler, 1969,621–622.

386

Steinen von den, 1959, 29–58.

VIII. Топика нового Платона

Проследив историю чтения и истолкования Платона георгеанцами, в этой главе мы разберем существенные черты этого истолкования. Иначе говоря, если последовательность изложения была до этого хронологической (с неизбежными повторами и прыжками), то теперь она будет преимущественно тематической. Мне представляется также необходимым по возможности помещать георгеанскую интерпретацию в контекст предшествующих или современных ей платоноведческих исследований. Без этого трудно будет составить представление о степени ее оригинальности (или неоригинальности).