Спор о Платоне. Круг Штефана Георге и немецкий университет
Шрифт:
Несомненно, что нацистские симпатии Хильдебрандта послужили решающим обстоятельством в устранении георгеанцев с платоноведческого горизонта. Но следует также признать, что здесь сказались и другие факторы. Приход к власти нацистов, эмиграция большого числа первоклассных ученых, затем поражение гитлеризма и последовавшая – хотя и неполная и непоследовательная – денацификация высшего образования, и в частности «наук о древностях» (Altertumswissenschaften), которые в весьма большой мере стали на службу нацистскому режиму (Selbstgleichschaltung или Selbstfaschisierung) [627] , – всё это привело к всемирноисторическому translatio – перемещению центра тяжести платоноведения и всех наук об античности в англоязычный мир. Полвека с небольшим после окончания войны немецкие историки философии ссылаются обычно только на тех из своих соотечественников старшего поколения, на которых ссылаются и англо-американцы, то есть – что касается георгеанцев – только на Пауля Фридлендера. Надо, однако, признать, что его приемлемость для современной науки о Платоне (включая, конечно, и приемлемость его как противника) объясняется только предпринятым им – вследствие эмиграции – переводом-переписыванием его «Платона» (1928–1930) на английский язык с параллельным сглаживанием «георгеанских» крайностей. Что же касается остальных георгеан-платоников, они практически начисто исчезли из научного обихода. Даже Хильдебрандт, который, переждав несколько лет после войны, пока его рвение в поддержке национал-социализма было «прощено», опубликовал в 1959 году 2-е издание своего «Платона», и тот вскоре был забыт (правда, его переводы или переводы под его редакцией продолжают издаваться [628] ). Однако некоторые георгеанцы оставались в поле зрения нескольких благосклонных читателей. Эдгар Залин и Курт Зингер какое-то время упоминались, но больше их коллегами-экономистами, чем античниками. Так, по Шумпетеру, «книга Залина „Платон и греческая утопия“ – это лучшая интерпретация греческих „государственных романов“ и одновременно произведение искусства» [629] . Немало ссылаются на георгеанцев в своих эссе о Платоне известный политический мыслитель Эрик Фёглин [630] и либеральный теоретик права Ханс Кельзен [631] .
627
См.,
628
См. в библиографии. Последними на сегодняшний день были переизданы в 2008 и 2009 годах «Федр» и «Горгий».
629
См. у Й. Шумпетера: «Наилучшая интерпретация греческих государственных романов из тех, что я знаю – и которая сама представляет собой произведение искусства – это „Платон и греческая утопия“ Эдгара Залина» (Schumpeter, 1954, 55п.3).
630
Eric Voegelin (1901–1985). См.: Voegelin, 1957, 6, 10, 14, 50, 139, где он упоминает Хильдебрандта, Фридлендера, Шелиху…
631
Hans Kelsen (1881–1973). См.: Kelsen, 1933а; 1933b.
Титульный лист первой книги, посвященной георгеанской интерпретации Платона, – «Платон и Круг Георге» Франц Йозеф Брехт
Из философов следующего поколения, пожалуй, только Райнхарт Маурер (род. в 1935 году) немало ссылается на георгеанцев в своем исследовании «Политий» с точки зрения вопроса о демократии [632] . Он сетует на их часто туманный язык, и поэтому больше всего ценит книгу Э. Залина. Интересны выводы Маурера: в отличие от англо-американских исследований, где платоновской политической философии уделяется, как правило, первостепенное значение, в Германии утвердился неполитический образ Платона [633] . Даже Штенцель, Йегер, Гадамер, которые поднимают вопросы практической философии, предпочитают оставаться в эфире аполитичного. Ляйзеганг сформулировал альтернативу: одни занимаются наукой, другие служат сиюминутным интересам. Имеется в виду, что серьезные ученые, не вмешивающиеся в политику, должны и у Платона находить одну науку. Этому соответствует немецкая склонность к обострению противоречий: если уж кто и берется трактовать политические вопросы у Платона, так сразу делает из этого свою политическую программу. Особенно выражено это у нацистских авторов (типа Оттомара Вихмана), но и у георгеанцев такая тенденция тоже имеется. Однако им мы обязаны вообще серьезному повороту к политическому Платону [634] .
632
Maurer, 1970.
633
Maurer, 1970?219п.26.
634
Ibid., 293–294.
Отдельного исследования заслуживал бы «георгеанский след» в трактовке Платона у Лео Штраусса. Его решительный выбор древних в ущерб новым, его акцент на инициации, гуру-подобное формирование им круга консервативных учеников, преимущественно устно-прямое традирование метода и отсюда высокая оценка диалогичности, элитарность, отказ университету в истинности, наконец, убеждение, что хаос есть единственная альтернатива аристократическому режиму [635] , – всё это позволяет по крайней мере не исключать прямого или косвенного вдохновения, почерпнутого им из Круга Георге. В переписке с другим современником платоником (и читателем георгеанских текстов), Вёглином, он высказался так: «Вы правы: Георге понимал Платона лучше, чем Виламовиц, Йегер и вся эта банда. Но разве это произошло не от того, что он не мыслил в библейских или библейско-секулярных категориях?» [636] .
635
На некоторые из этих черт указывает в своей рецензии Бёрниет (Burnyeat, [1985], 1998, 333f.).
636
Strauss-Voegelin, 2004, 90. Я перевожу с английского перевода.
4. Случай Гадамера
Особняком стоит позиция, которую занял по отношению к георгеанскому платонизму Ханс-Георг Гадамер. В течение всей своей жизни он выказывал особо позитивное, хоть и не лишенное критики, отношение к Кругу и идеям Георге. Гадамер познакомился со стихами Георге еще в гимназические годы. В 1918 году он приобрел антологию современной немецкой лирики, изданную Хансом Бенцманом. Георге отказался от включения своих стихов в этот сборник, объясняя свой отказ в письме (которое составитель опубликовал в антологии), что «было бы ошибкой причислять его к современной литературе». Составитель ограничился тем, что привел два стихотворения Георге в своем предисловии. Юный Гадамер был потрясен как этими двумя стихами, так и открыто антимодернистской позицией поэта [637] . Сопоставимым по важности потрясением была для Гадамера только встреча с Хайдеггером, и Гадамер эксплицитно ставит эти события в один ряд [638] . Он считал себя учеником П. Фридлендера, был знаком со многими членами Круга, никогда в него не входя. Гадамер считал, что в Кругу он считался «интеллектуалом» (и в силу этого представлял опасность для позиции чистой поэзии) и что общение с ним даже было запрещено некоторым «юношам». Что не мешало ему и тогда, и тем более позже поддерживать дружеские отношения с Вольтерсом, Хансом Антоном, Максом Коммерелем, Залином. В своей поздней статье о Георге он признаётся, что наряду с определенным раздражением, которое вызывали в нем нравы, ритуалы и взгляды георгеанцев, он испытал на себе и несомненное очарование, исходившее из этого сообщества: «Что-то вроде extra ecclesiam nulla salus' [639] говорило из недр Круга, и при всем критическом недоверии к такого рода эзотерике неизбежно вставал вопрос, не было ли в этом и чего-то истинного – того, чем были обойдены все прочие» [640] . Он открыто и явно одобрял главную герменевтическую предпосылку георгеанцев, оспаривавшуюся и высмеивавшуюся столь многими: а именно, что общение учеников с современным мастером («гением» в смысле романтиков) дает им доступ к тому пониманию древнего мастера, в котором может быть отказано ученым, невзирая на всё их знание: «Его [то есть Георге] собственный опыт в отношениях мастера и учеников и причастность к образовательному воздействию поэта на его молодых друзей дали ему постижение того, что было важного в платоновских диалогах» [641] .
637
См. об этом эпизоде: Gadamer, [1983], 1993, 259.
638
В 1922 году Наторп дал ему почитать рукопись Хайдеггера. «Я был поражен, как электрическим шоком. Сходное я пережил восемнадцатилетним, когда впервые прочитал стихи Штефана Георге» (Gadamer, 1977, 212).
639
«Вне церкви нет спасения», догмат, восходящий к Киприану Карфагенскому (III век н. э.).
640
Gadamer, 1985,41.
641
Ibid., 269.
Гадамер был одним из немногих, кто считал, что георгеанский платонизм оказал немалое влияние на платоноведение, и – в этом его особая оригинальность – что это влияние было благотворным: «Нет никакого сомнения в том, что Круг Георге оставил ощутимый след в науке о Платоне. Труд о Платоне Пауля Фридлендера […] или захватывающая небольшая книжка Карла Райнхардта о "Платоновских мифах" ясно указывают на это. Но удивительно, что даже люди, которые вовсе не были филологами, как Фридеман, Зингер и Хильдебрандт, смогли дать здесь что-то новое» [642] . Мы уже упоминали более чем позитивную рецензию, которой Гадамер отметил выход в свет книги 1933 года своего коллеги по Кильскому университету Хильдебрандта (по поводу его важничания и чванства он, правда, высказывался весьма иронично, например, в своей переписке с Залином). Он обычно лишь вскользь упоминает Георге в своих работах (например, трижды в «Истине и методе»), но постоянно возвращается к нему и к Кругу в своих воспоминаниях, а начиная с 1968 года, года столетнего юбилея Георге, посвящает Георге ряд статей.
642
Ibid., 268.
5. Случай Хайдеггера
Особую – и весьма проблематичную – страницу составляет возможное воздействие георгеанского платонизма на толкование Платона Хайдеггером. Конечно, яркая оригинальность Хайдеггера не позволяет говорить просто о «влияниях» (со стороны Георге или какой бы то ни было другой), но нельзя забывать, что эта оригинальность была частью его философского жеста: он предпочитал, скорее, «мыслить бытие», чем историзировать свой способ мыслить бытие. После многих десятилетий интерпретации творчества Хайдеггера, которая рабски подчинялась его собственной мизансцене, изображая Мыслителя Бытия в разреженном воздухе горных вершин, ведущим неспешные беседы с Парменидом и Ницше [643] , наступил период «расплаты»: неумолимой и тотальной контекстуализации. На фоне новой волны дебатов о нацистской ангажированности Хайдеггера Кристиан Зоммер в недавней статье одной сноской расправляется с проблемой: хайдеггеровский Платон вырос из Виламовица и георгеанцев: «Хайдеггеровская интепретация Платона – напомним это, чтобы указать ее историческую „среду“ – отлично вписывается в „политический поворот“ платоноведческих исследований в Германии, начиная с 1919 года, в традиции Виламовица и Круга Георге, обширного комплекса, который Хайдеггер впитывает и резюмирует» [644] . Из мыслителя бытия Хайдеггер в мгновение ока превращается в послушную марионетку, которую водит за ниточки всесильный Zeitgeist. Понятно, что такая лобовая декларация не подтверждается в статье никакими доказательствами. Действительно, у Хайдеггера не найти ни снижения мотивировки в объяснении трудов и поступков, свойственной Виламовицу, ни гимнического тона георгеанских послушников, ни их элитарности, ни их одержимости прямыми политическими целями.
643
Такой способ чтения остается господствующим и в работах о хайдеггеровском толковании Платона; см., например: Boutot, 1987; Gonzalez, 2009.
644
Sommer, 2010, 256n.l.
Имело ли место влияние? Сходство многих мировоззренческих и герменевтических предпосылок у Хайдеггера с Георге очевидно [645] , но и различия огромны. Общий консерватизм, антимодернизм и предпочтение, отданное «древним» против «новых», не отменяли того, что Хайдеггер ставил на досократиков, а Платона (по крайней мере в молодости) предпочитал читать через Аристотеля, тогда как Георге (после короткого неоязыческого периода в рамках эфемерной группы «мюнхенских космистов», искавших, опираясь на Бахофена, самые архаичные слои истории и мифа) короновал Платона на владычество своей «духовной империи». Хайдеггер, несомненно, принял во внимание неоднозначную апологию георгеанцами Ницше, и в частности, относительно Платона. Как и Круг Георге, Хайдеггер «вернулся» к Платону через антиплатонизм Ницше.
645
Appelhans, 2002.
646
Георгеанский апофеоз «узрения» повлиял и на других толкователей Платона, и в частности, на Штенцеля (Stenzel, [1921], 1956, 79; [1926], 1956, 155–156).
647
Выражение «глазные люди» [Augenmenschen] применительно к грекам восходит к книге «малого георгеанца» Райнхардта (Reinhardt, 1921), см. выше главу VII раздел 4.
648
С творчеством Георге Хайдеггера познакомил другой коллега – германист Макс Коммерель, ближайший друг Георге (после разрыва с Гундольфом). Коммерелю мы косвенно обязаны, таким образом, тем анализом стихотворения Георге «Слово», который Хайдеггер опубликовал в 1958 году и который парадоксально стал сегодня куда более известным, по крайней мере, вне германистской корпорации, чем собственно стихи Георге.
649
Friedl"ander, 3.Aufl. 1964, 242.
650
Heidegger, 1964, 77.
651
Ниже всякой критики труд (Hermann von, 1999), где вместо разбора автор эмпатически погружается в хайдеггеровскую речь, чтобы уже никогда из нее не вынырнуть.
652
Henrich et al., Hrsg., 1971, 195.
6. Реабилитация георгеанской тематики
Может сложиться впечатление, что влияние георгеанского прочтения Платона на университет исчерпывается редкими упоминаниями у немногих читателей и толкователей, которым, подобно Гадамеру, привелось в юности познакомиться с людьми из Круга и через них с его столь своеобразной интеллектуально-эротической атмосферой, но что в целом это влияние стремится к нулю.
Такое суждение было бы, пожалуй, несправедливо.
Разумеется, Круг потерпел – вместе с режимом, от которого он не сумел или не хотел достаточно ясно дистанцироваться, – глобальное политико-идеологическое поражение. Разумеется, безнадежно и, видимо, навсегда морально устарел стиль георгеанцев, который был, как мы видели, невыносим уже и для некоторых из них. Разумеется, сегодня выглядит почти наивным желание вычитать у Платона законченную и тезисно формулируемую доктрину, да к тому же такую, чтобы она вызывала у проницательного читателя начала XX века немедленные ассоциации с его непосредственными политическими и культурными переживаниями. И всё же обсуждение возможного влияния георгеанцев на университетскую науку о Платоне было бы принципиально неполным, если бы мы не обратили внимания на тот факт, что общее забвение георгеанцев (разумеется, забвение относительное, как было показано в этой главе) совмещается с триумфальным возвращением практически всех георгеанских тем! Действительно, после определенного ренессанса неокантианского прочтения в послевоенной науке о Платоне (я имею в виду прежде всего господствующую, то есть англо-саксонскую науку), когда единственно возможным способом работы с древним мыслителем был объявлен его предварительный перевод на язык аналитической философии XX века, в 1990-е годы произошла многоплановая самокритичная переоценка такого ригоризма. Если мы возьмем те платоновские темы, ценность которых георгеанцы считали своим долгом отстаивать, часто сталкиваясь с упорным сопротивлением университетской науки, то констатируем, что они в последние два десятилетия стали самыми интересными и динамичными направлениями исследований. В самом деле, никому сегодня не придет в голову отрицать правомерность и необходимость изучения таких аспектов платоновской философии, как ее диалогическая форма (укажем в сноске лишь несколько последних публикаций [653] ), место в ней мифа [654] , воспитательное [655] и эротическое [656] измерения философии, или, наконец, примат политики [657] . Конечно, способы обсуждения этих тем совсем мало напоминают георгеанские, и было бы смешно видеть здесь следы какого бы то ни было прямого влияния георгеанцев, само существование которых остается тайной для подавляющего большинства современных специалистов по Платону за пределами Германии (и немецкоговорящих стран) [658] . В Германии же послевоенные платоноведы слишком хорошо знали и помнили георгеанцев, чтобы их цитировать (мы видели, что логика конкуренции не поощряла цитирование и иное признание даже и до 1933 года), а последующие уже и знали лишь смутно. Однако весьма вероятно, что имело место некоторого рода капиллярное (чтобы не сказать тайное [659] ) воздействие, в котором, вероятно, решающей была роль П. Фридлендера (чей платоновский труд – единственный из всех георгеанских книг о Платоне – был переведен на английский язык), а также К. Райнхардта и – в качестве посредника – Х.-Г. Гадамера.
653
См., например: Press G., ed. Plato's dialogues: new studies and interpr'etations. Lanham, 1993; Nail D. Agora, Academy, and the Conduct of Philosophy. Dordrecht, 1995; Gonzalez F. Dialectic and dialogue: Plato's practice of philosophical inquiry. Evanston, 1998.
654
Hitchcock D. The role of myth and its relation to rational argument in Plato's dialogues. Claremont, 1973; Zaslavsky R. Platonic myth and Platonic writing.Washington, 1981; Brisson L. Platon, les mots et les mythes: comment et pourquoi Platon nomma le mythe? Paris, 1982; Moors К. Platonic myth: an introductory study. Washington, 1982; GonzalezF. Dialectic and Dialogue: Plato's practice of Philosophical inquiry. Evanston, 1998; Janka M., Sch"afer Ch., Hrsg. Platon als Mythologe: neue Interpretationen zu den Mythen in Piatons Dialogen. Darmstadt, 2002; Mattet J.-F. Platon et le miroir du mythe: de l'^age d'or `a l'Atlantide. Paris, 2002; Partenie G, 'ed. Plato's myths. Cambridge, 2009.
655
Hager F.-P. Plato Paedagogus: Aufs"atze zur Geschichte und Aktualit"at des p"adagogischen Piatonismus. Bern, 1981; VrettosJ. Lehrer-Sch"uler-Interaktion bei Piaton: die p"adagogische Bedeutung von Eros und Dialog. Frankfurt a.M., 1985; Autiquet M. Piaton: Eros p'edagogue. Paris, 2000; Kurth R. Platonische Meditationen: Liebe – Tod – Staat – Erziehung. Frankfurt a.M., 2003.
656
Santas G. Plato and Freud: two theories of love. Oxford, 1988; Price A. Love and friendship in Plato and Aristotle. Oxford, 1989; Winkler J. The constraints of desire: the anthropology of sex and gender in ancient Greece. N.Y., 1990; Osborne C. Eros unveiled: Plato and the God of love. Oxford, 1994; Geier A. Plato's erotic thought: the tree of the unknown. Rochester, 2002; Wurm A. Platonicus amor: Lesarten der Liebe bei Platon, Plotin und Ficino. Berlin, 2008; Faflik A. Die Erotik des Denkens: der Liebesbegriff bei Piaton und Hegel. Marburg, 2010. См. также огромную литературу о гомоэротике и педерастии в Греции.
657
Samaras Jh. Plato on democracy. N.Y., 2002; Rogue Ch. D'une cit'e l'autre: essai sur la politique platonicienne, de la R'epublique aux Lois. Paris, 2005; Edmond M.-P Le philosopheroi: Platon et la politique. Paris, 2006; Klosko G. The development of Plato's political theory. Oxford, 2006; Reeve G Philosopherkings: the argument of Plato's «Republic». Indianapolis, 2006; Schofield M. Plato: political philosophy. Oxford, 2006; Cornelli G., Lisi F., eds. Plato and the City. Sankt Augustin, 2010. Конечно, обсуждение политической философии Платона выходит далеко за стены университета. Тезис о том, что «всё политично» (равно как и сексуально, и эстетично), разделяется, например, во Франции, не только Бодрийаром, но и такими «левыми платониками», как Касториадис, Бадью или Рансьер.
658
Положение начинает меняться в самое последнее время: см. на английском языке главу, посвященную георгеанцам в: Kim, 2010; на французском языке см.: Maiatsky, 2011.
659
Ср. «тайная Германия» [Geheimes Deutschland], одно из самоназваний Круга (см. из последних исследований: Kraus, 2010).
К банальностям школьной премудрости относится тот тезис, что философия-де состоит в особой связи со своей историей и этим отличается от большинства других наук. На практике же это привилегированное отношение часто остается мертвой буквой, причем это касается, как ни странно, и истории философии, которая далеко не всегда отдает себе отчет в собственной историчности. Приведу в качестве заключительного анекдота пассаж из относительно недавнего немецкого обзора новейших тенденций в исследовании античной философии:
Поиск мировоззрения, принимающего во внимание также и частное стремление индивидов к счастью, имеет результатом, что вдруг [pl"otzlich] совершенно [ganz] новые темы выходят на первый план. Так, философы задаются вопросами о вещах, о которых они раньше пытались не высказываться, например, о любви [ссылка на: Irwin Т., Nussbaum M., eds. Virtue, Love, and Form. Edmonton, 1993]. Раньше это была тема, мимо которой трезвые знатоки Платона [n"uchterne Piatonkenner] проходили по возможности быстро: «Пир» философы до сих пор охотно оставляли литераторам [660] .
660
Frede, 1995, 38–39.