Споры об Апостольском символе

Лебедев Алексей Петрович

Насколько разнятся научные результаты Лоофта (кстати сказать, не всегда и не везде безупречные) от результатов Гарнака — это ясно само собой. Таким образом, мы видим, что взглядам Гарнака с полным правом могут быть противопоставляемы взгляды ученого, принадлежащего к той же немецко–протестантской среде. Так как два противоположных воззрения на один и тот же предмет не могут быть допущены в науке (это противоречит законам логики), то взгляды Гарнака только тогда могли бы считаться научным фактом, если бы противоположные взгляды были устранены этим ученым. А как скоро этого не сделано (да и сделать невозможно), то выводы и обобщения Гарнака имеют значение лишь простой гипотезы.

Третья и последняя фаза. — Внимательный читатель, конечно, заметил, что наше изложение третьей фазы христологических споров, по Гарнаку, не отличается стройностью и не чуждо противоречий, но в этом виноваты не мы, а немецкий ученый, путающийся в своих теориях. Прежде всего заметим, что Гарнак совершенно безосновательно утверждает, когда говорит, что будто бы Восточная церковь — как антиохийцы, так и александрийцы — издавна держалась монофелитского, а не диофелитского учения. Безосновательно, говорим, ибо инстанции, к каким он апеллирует для подкрепления правоты своего мнения, не совсем нас удовлетворяют. Так, для доказательства того, что антиохийцы держались монофелитства, он ссылается на пример Павла Самосатского, а для доказательства того, что александрийцы были монофелиты, он ссылается на

сочинения Псевдо–Дионисия (Ареопагита): первый из этих авторитетов лишен значения, а второй, во всяком случае, сомнительной важности. Но не пускаясь в рассуждения относительно глубокой древности, зададим себе более нужный для нас вопрос: чего — монофелитства или диофелитства держалась Восточная церковь перед временами монофелитских споров. Вопрос этот помогает разрешить немецкий ученый Лоофт. Он говорит: «Спор о волях, появившийся в VII в., был уже известен раньше — со времен Юстиниана, и во времена Юстиниана он был решен в смысле позднейшего Православия» (S. 316). Если так, а это верно, то все остроумные комбинации, к каким прибегает Гарнак при исследовании монофелитского спора VII в., теряют почву для своего существования. Если Восточная церковь была несомненно диофелитской уже со времен Юстиниана, то для римских пап не было надобности и побуждений насаждать диофелитство на Востоке, насаждать на место монофелитства, которое будто бы исповедовала, по уверению Гарнака, Восточная церковь в VII в., насаждать притом же, как опять–таки уверяет тот же ученый, с целью отомстить Восточной империи и Церкви за то поражение, какое папы будто бы потерпели во времена Юстиниана и V Вселенского собора. Остается сделать частные замечания относительно Гарнаковых взглядов на третью фазу. Если со времен Юстиниана папы только и ждали случая отомстить Востоку, то почему папа Гонорий при начале развития монофелитских споров стал на стороне монофелитства, следуя византийской указке, а не на стороне диофелитства — в противность тогдашнему византийскому правительству? План отомстить Византии и Восточной церкви требовал со стороны Гонория противодействия, а не уступчивости. Тенденциозность Гарнака потребовала таких жертв, при виде которых читатель становится в великое недоумение. Отправляясь от теории, что папы только и помышляли о том, чтобы отомстить Востоку и Византии, он превращает св. Мартина, папу римского, показавшего такую ревность в борьбе с монофелитскими императорами, в… революционера, единственно на двух основаниях: во–первых, он собрал собор против Констанса, монофелитского императора, во–вторых, он, Мартин, догадывается Гарнак, может быть (vielleicht), находился в заговоре с сарацинами. Хороши основания! Кроме Гарнака их больше ни у кого не встретишь. Но истинным камнем преткновения для Гарнака с его теорией служит деятельность императора Константина Погоната, пожелавшего утвердить Православие (диофелитство) и созвать для этого Вселенский собор. Как? Византийский император, который, конечно, не мог не знать, что папы только и мечтают о том, как бы навязать Востоку диофелитскую доктрину и таким образом показать свою власть над Востоком, сам этот император вдруг обращается к папе Виталиану, приглашая его помочь ему (Константину) утвердить на Востоке диофелитство? Как мог случиться такой факт, непредвиденный с точки зрения Гарнака? Непостижимо. Не постигает его и Гарнак; он говорит: «Подобный переворот в Константинополе не вполне понятен» (S. 407). Если этот факт не совсем понятен для Гарнака, то для нас он является совершенной загадкой, если держаться теории этого ученого. Но затруднения автора на этом не оканчиваются. Константин Погонат не хочет слушаться теорий Гарнака, а идет прямо против этих теорий. Тот же император входит с просьбой содействовать утверждению диофелитства на Востоке и к одному из преемников Виталиана, Агафону, и делает ему всякие уступки. Все это не подходит под предвзятые взгляды Гарнака, и он, изложив этот последний факт, чувствуя себя вполне обескураженным, в недоумении вопрошает: Warum? «Да почему это так?» (S. 408). Как будто бы кто–то еще обязан разрешать недоумения Г арнака, кроме него самого! Несмотря на все эти несообразности, Гарнак, заканчивая разъяснение истории третьей фазы, преспокойно твердит свое: так совершился «триумф папы над Византией»! (S. 409). О самом VI Вселенском соборе автор говорит очень кратко. По некоторым, в своем месте указанным нами основаниям, Гарнак — не без иронии — называет его «собранием антиквариев и палеографов». Но по тем же самым основаниям он точно так же мог бы назвать отчасти и собор Халкидонский и еще более — V Вселенский собор. Значит, характеристика VI Вселенского собора должна быть признана по меньшей мере неудачной.

Заканчивает историю христологических споров Гарнак, как мы показали в своем месте, в высшей степени неожиданным заявлением, что в этих спорах вышел победителем не кто другой, а… Аполлинарий. Не станем разбирать этого заявления, потому что никак не можем принять его всерьез. В самом деле, по взгляду Г арнака, в спорах монофизитских и монофелитских папы и Запад сумели доставить торжество на Востоке своим западным доктринам. Если так, то причем же тут Аполлинарий, грек родом и убеждениями?!

Мы довели до конца разбор Гарнаковых рассуждений относительно истории христологических споров –ІІ вв., [18] а с тем вместе закончили разбор и всего сочинения Гарнака, взятого нами для критики. Немецкий автор в обозренных нами его книгах, очевидно, пытается дать, что называется, философию древней церковной истории, но, как мы показали, у него вышел вместо этого лишь «новый образчик превратного понимания этой истории в немецкой богословской науке».

В издаваемом Гарнаком журнале «Theologische Literaturzeitung» (1888, № 14) этот ученый оповещает своих читателей о выходе в свет второго издания первого тома его труда, нами разобранного, Причем он говорит: «За сочувственный (freundliche) прием книги сотоварищами по науке (Fachgenossen) я приношу мою глубочайшую (besten) благодарность». Книга, значит, полюбилась немецким церковным историкам и изучающим церковную историю. Очень вероятно, что и они со своей стороны преисполняются благодарностью по адресу Гарнака. Но читатели книги Гарнака, не принадлежащие к протестантским сферам, едва ли почувствуют благодарность в отношении к автору.

18

Кроме основных воззрений Гарнака на историю христологических споров, заслуживали бы замечаний с нашей стороны и многие детали, внесенные им в рассмотрение этой истории; и мы первоначально имели намерение обсудить и эти детали. Но из опасения утомить читателя — и без того статья вышла немалая — мы заблагорассудили отказаться от этой работы.

Впрочем, несправедливо было бы думать, что этим последним лицам сочинение Гарнака не может доставить никакого услаждения. Нет, напротив… Один знаменитый иностранный ученый говорит: «Ошибочные воззрения, поддерживаемые известным числом фактических данных, приносят мало вреда, потому что каждый находит полезное удовольствие доказывать их ложность, а когда последнее сделано, одна из дорог к заблуждению бывает закрыта». С этой точки зрения сочинение Гарнака может доставлять неистощимое удовольствие многим и очень многим ученым.

«Сущность христианства», по изображению церковного историка Адольфа Гарнака

(Из университетских лекций по истории Церкви) [19]

На первых порах мне хотелось бы фактически ознакомить вас, Мм. Гг., с тем, на какой ступени развития стоит современная церковно–историческая наука, какими стремлениями живет она и куда направляется.

С этой целью я решился познакомить вас с одним сочинением, появившимся в прошедшем, 1900 г., и принадлежащим перу знаменитого берлинского профессора А. Гарнака. Быть может, имя это вам и неизвестно, но несомненно, что Гарнак — корифей в немецкой церковной историографии, а сочинения его составляют предмет ревностного изучения для всех, кто интересуется этой наукой, к какой бы нации они не принадлежали. Сочинение, о котором я говорю, носит заглавие «Das Wesen des Christenthums» — «Сущность христианства». Но это заглавие несколько неточно; книга не заключает в себе раскрытия христианства как религиозной доктрины. Нет, это краткая идейная история христианства от эпохи Основателя его до нашего времени. То, что составило содержание этого сочинения, вначале изложено было Гарнаком в форме лекций в Берлинском университете зимой 1900 г. Успех лекций был поразителен: на них собирались студенты с разных факультетов в громадном количестве, по словам предисловия к книге, оно достигало цифры 600. Шестьсот слушателей на богословских лекциях (а этих лекций было 16), в закрытом для публики учебном заведении — что–нибудь да значит?! Во всяком случае, это не значит того, что слушатели заинтересовались и увлечены были либерализмом профессора (а лекции его, несомненно, либеральны), потому что либерализм в области протестантского богословия ни для кого не представляет новости в Германии.

19

Впервые опубликовано в журнале «Богословский Вестник» за 1901 г. Т. 3. Сентябрь–декабрь. С. 305–330, 429–445, 650–671.

Но что же придавало такой интерес лекциям берлинского профессора? А вот посмотрим. Посмотрим, впрочем, не затем, чтобы приходить в восторг от глубины его идей, и не затем, чтобы сожалеть, что мы не имеем столь же смелых и решительных учителей.

Свою книгу Гарнак начинает такими словами: «Великий философ позитивизма Дж. Стюарт Милль однажды сказал: человечество не очень–то часто вспоминает о том, что некогда был человек по имени Сократ. И это правда. Но еще важнее, чтобы человечество всегда снова и снова приводило себе на память, что в среде его в отдаленные времена находился человек по имени Иисус Христос».

Уже эти первые слова книги, и в особенности название Христа «человеком» без всяких других эпитетов и предикатов, показывают, на какой исторической точке зрения стоит немецкий церковный историк. Дальше еще яснее обозначится эта точка зрения.

Немецкий ученый начинает изложение истории с описания личности Иисуса (Которого он везде далее, когда он говорит от себя, величает просто Иисусом) и Его дела и, конечно, не мог обойти вопроса об источниках наших сведений об Основателе христианства. Он говорит: источниками для ознакомления с Иисусом, если исключить немногие известия у апостола Павла, служат три первых Евангелия. Все же остальное, что мы знаем относительно истории и проповеди Иисуса, независимо от этих Евангелий, удобно можно написать на одной страничке, — так мал объем его содержания. А в особенности четвертое Евангелие, которое не произошло и не могло произойти от апостола Иоанна, не может быть употребляемо вдело в качестве исторического источника в точном (?) смысле этого слова. Автор этого Евангелия распоряжался с неограниченной свободой, перекраивал события и освещал их чуждым для них светом, сам по своему вкусу компоновал речи Иисуса (и других лиц), а возвышенные идеи иллюстрировал выдуманными ситуациями. Поэтому четвертое Евангелие, хотя в основу его и положено действительное предание, но предание с трудом уясняемое, не может быть источником для истории Иисуса; только разве немногое, и то с большой осторожностью, можно взять отсюда для указанной цели.

Впрочем, оказывается, что и первыми тремя Евангелиями Гарнак не совсем доволен, а потому с чувством неудовольствия пишет: если применим к ним масштаб гармонии, вдохновения и полноты (т. е. если посмотрим на них с общепринятой церковной точки зрения), то найдем, что по отношению к этим сочинениям остается очень многого желать, а если же приложим к ним обычный человеческий масштаб, то, обсудив их, откроем, что эти произведения страдают немалыми несовершенствами. Правда, в них мы не найдем грубых прибавок из более позднего времени, но, однако же, там или здесь в них отпечатлеваются и отражаются отношения христианской общины (Церкви) позднейшего времени, а также сведения, которыми она обогатилась из того же времени. Далее, уверенность, что в жизни Иисуса осуществились ветхозаветные предсказания, затемнила в них первоначальное предание об Иисусе. Наконец, чудесный элемент в некоторых рассказах явно преувеличен. И тем не менее никак нельзя утверждать, что в Евангелиях очень много мифического. Этого рода элемент можно отыскивать только разве в истории детства Иисуса, да и то его надлежит указывать не щедрой рукой.

«Но как смотреть на чудесное в Евангелиях, на эти рассказы в них о чудесах?!» — восклицает Гарнак. Штраусс (известный немецкий богослов–скептик и знаменитый критик евангельских сказаний), а также многие другие настолько пугались самого факта евангельских чудес, что из–за них прямехонько отвергали достоверность Евангелий. Но Гарнак находит, что так поступать не следует, и, чтобы ориентироваться в вопросе, считает нужным сделать следующие замечания. Прежде всего, говорит он, мы должны знать, что евангельские книги произошли в такое время, в котором чудеса, можно сказать, были чемто почти обыденным. Все чувствовали и видели себя тогда буквально окруженными чудесами, — и это отнюдь не только в сфере религии. В настоящее время мы привыкли вопрос о чуде поставлять в связь с вопросом о религии. Не так было в то время. Источники, откуда проистекало чудесное, были тогда многочисленны. Далее. Точного понятия, какое мы теперь соединяем со словом «чудо», тогда еще не знали. В то время не было установлено верного взгляда на то, что возможно и невозможно, что было правилом или составляло исключение. Где даже вообще и не поставлялось такого вопроса, там не было никаких чудес в строгом смысле слова. Нарушение законов природы не могло существовать для тех, кто не знал, что такое естественный природный процесс. Таким образом, чудеса для того времени не имели того значения, какое они имели бы для нас, если бы они встречались (?). Для людей того времени чудесами были всякие необычайные явления. Наконец, конечно, законы природы неизменяемы, но всех сил природы и их взаимоотношения даже и мы еще далеко не знаем. Силы материальные мы знаем далеко не вполне; еще менее мы изучили психические свойства. Мы наблюдаем, что твердая воля и крепкая уверенность оказывают влияние на живой организм и вызывают явления, которые и кажутся нам чудесами. Но кто даже и теперь точно разграничил области возможного и невозможного? Никто. С полной уверенностью можно сказать только, что чудес не существует, но, однако же, довольно еще остается чудесного и необъяснимого. Поэтому мы должны с осторожностью и сдержанно относиться к рассказам о чудесах в древнее время. Что земной шар остановился в своем движении, что ослица заговорила человеческим голосом, что словом остановлена была буря на море (на озере) — всему этому, рассуждает немецкий теолог, мы не верим и никогда не поверим; но что хромые начинали ходить, слепые видеть, а глухие слышать, мы не будем без колебаний отвергать и считать за иллюзию.