Спроси у Ясеня [= Причастных убивают дважды]

Скаландис Ант

— Только отверстий получилось чуточку больше — подытожил Тополь.

— А я и не верю в такое самоубийство! — взорвался Кедр. — Тоже мне, Есенин! «До свиданья, друг мой, до свиданья…», «Меня все время гладят против шерсти…» Вроде не кровью написано. Как ты полагаешь?

— Не надо так, Женька. В самоубийство и я не верю но, с другой стороны, ведь он же ничего и никому не сказал, от всех прятался… Что говорит Верба?

— Она сказала довольно странную фразу: «За жизнь любого самоубийцы всегда найдется кого удавить».

— И все?

— И все.

— Ты считаешь, она сможет завтра работать?

— Уверен в этом, — ответил Кедр.

Глава

третья

Белка обнаружила записку в воскресенье вечером, вернувшись с дачи. Первая мысль у нее была такая: «Дурака валяет. Завтра приедет обратно. Боже, как мне все надоело!» Потом она еще раз перечитала послание и споткнулась о трогательное совпадение — его фразу «Надоело все». Подумала о том, какие они стали одинаковые за десять лет совместной жизни, и появилась вторая мысль: «А может, поехать к нему?» И тут же сама себе ответила: «Ну уж нет!» Поняла вдруг, что давно не любит Разгонова, что любовь превратилась в привычку, не более, что Андрюшку, конечно, жалко, но на фига ему такой отец, который тоже не любит ни жену, ни сына. «Что, я одна не прокормлю Андрюшку? Родители помогут, в конце концов», — такой была третья мысль. И, продолжая развивать ее, Белка подумала: «Какие мои годы! Еще и замуж выйти смогу. Более удачно. Боже, сколько роскошных мужчин могли быть моими, а я проходила мимо! Из-за этого… прозаика. Вот он, его шедевр: „Уехал в Заячьи Уши. Возвращаться не намерен“. Ну и не возвращайся! А вернешься — я тебя не приму. Может, я уже с другим буду. Позвонить, что ли, Геннадию?» Раздражение и грусть сменились пьянящим весельем и чувством ожидания — ожидания чего-то нового и прекрасного.

Потом она ощутила усталость. Геннадию звонить передумала. Позвонила только Лехе по поводу трех «штук», но о семейных делах решила не рассказывать.

— Вот так, Степа, остались мы с тобой вдвоем, — сказала она коту, который мурчал и терся об ноги.

Заварила себе кофе, сделала яичницу. Поужинала без аппетита. Она никогда не любила есть одна, а кот Степан ел по своему собственному графику и компанию составить не мог. Покурила. Рассеянно посмотрела телевизор, перещелкивая дистанционником с канала на канал. Ни одна из программ ее не увлекла, и Белка решила лечь спать. Вот только сон не шел, несмотря на усталость. Мешало непонятное, с каждой минутой растущее чувство тревоги. За кого? За Андрюшку, отдыхавшего с бабушкой и дедушкой в Прибалтике? Да нет. За Миху. За него, бестолкового. Какая глупость! Нелюбимый муж бросает жену и уезжает в свою деревню. А нелюбимая жена за него беспокоится. Ужасная глупость!

Кот начал бродить по квартире и орать — ну прямо как весной. С чего бы вдруг?

Белка выкурила еще три сигареты и выпила стакан Эдедифена — немецкой шипучки от головной боли, преждe чем сумела заснуть.

Утром в понедельник Белку разбудил телефон. Звонил Леха. Он извинился за раннее беспокойство (по богемно-коммерческим понятиям половина девятого — время для звонков малоприличное) и сообщил, что за деньгами приехать может только послезавтра. Едва Белка задремала, а встревоженный кот Степан выбрал себе новую позу, как телефон а ожил, и теперь уже подруга Женечка, десять раз извинившись попросила в долг до пятницы пятьдесят тысяч. Встретиться договорились в середине дня но и своей лучшей подруге не рассказала Белка об Разгонова из Ясной Поляны. Может, просто потому, что ей хотелось спать, а может… Да, было, было какое-то предчувствие.

Ее последняя попытка уснуть

успехом не увенчалась

— Вы жалюзи продаете? — поинтересовался низкий женский голос.

Степан тоже оставил надежду уютно свернуться и отправился хрумкать недоеденный вечером «Вискас».

— Продаю, — огрызнулась Белка, — только не вам.

И повесила трубку.

Телефон тут же зазвонил вновь. Сна уже не было ни в одном глазу — было только желание послать всех очень далеко.

— Знаете что, — прокричала Белка вместо «алло», — засуньте себе эти жалюзи…

— Разгонова Ольга Марковна? — спросил бесстрастный вкрадчивый голос.

И Белке сразу сделалось холодно от этого официального обращения. Мгновенно всплыл в памяти «ТТ», завернутый в тряпку, и фраза из записки — про пушку и полторы штуки гринов. Доигрался хрен на скрипке.

— Да, это я.

— Вас беспокоит старший инспектор ГУВД, следователь по особо важным делам майор Кондратьев.

Этот длинный титул уже не произвел слишком сильного впечатления. Вот только зачем по особо важным делам?

— Ольга Марковна, постарайтесь сохранять самообладание. Вам будет нелегко услышать то, что я сейчас сообщу.

Ох уж этот садистский обычай готовить человека к страшному известию!

— Ваш муж Разгонов Михаил Григорьевич погиб. Он убит неизвестными лицами.

— Кого? — вырвался у Белки идиотский вопрос. Она все еще автоматически продолжала думать, что это Миха натворил чего-то.

— Вашего мужа Разгонова Михаила Григорьевича, — повторил майор, изменяя падеж, — убили при еще не до конца выясненных обстоятельствах.

— Где? — выдохнула Белка, словно это было теперь самым главным.

— В городе Старице Калининской области.

Белка помолчала. Потом задала совсем глупый вопрос

— Почему?

— Ольга Марковна, я понимаю, как вам сейчас тяжело. Я вам соболезную, но, пожалуйста, выслушайте меня внимательно. Сегодня, не позднее семнадцати ноль-ноль, должны явиться в морг больницы МПС для опознания Запишите, пожалуйста, как ехать и кого спросить.

— Уже пишу, — сказала Белка, поскольку блокнот и что-нибудь пишущее всегда держала рядом с телефоном, и, не чувствуя карандаша в онемевших пальцах, нацарапала продиктованный адрес на листке.

— А завтра в двенадцать ноль-ноль я жду вас у себя на Петровке. Пропуск уже заказан. Скажете, что вы к майору Кондратьеву. Не забудьте паспорт. И еще. Я должен предупредить вас. Лицо вашего мужа будет несколько трудновато узнать. Понимаете, он был убит тремя выстрелами в голову. Из крупнокалиберного оружия. И последнее. Запишите мой телефон. Если вдруг возникнут вопросы.

Белка не помнила, как закончился этот разговор. Она даже не помнила, как вставала за сигаретами и зажигалкой. Но теперь она сидела на краешке незастеленного дивана, курила одну за одной, стряхивая пепел на ковер, и не могла плакать. Плакать было нечем, словно это у нее исчезло напрочь лицо, словно это ей в голову попали три пули крупного калибра.

Что в таких случаях полагается делать? Завешивать черным зеркала? Молиться Богу, в которого никогда не верила? Рвать на себе волосы? Обзванивать родных и друзей? Она никак не могла сообразить, кому следует звонить в первую очередь, и поэтому позвонила Майклу. Тот, по счастью, оказался дома.

— Салют, Майкл. Миху убили.

— Что?

— Я говорю: Миху убили.

— Кто? — Майкл всегда даже в состоянии полной ошарашенности правильно выбирал ключевой вопрос.

— Не знаю. Я завтра иду к следователю.