Спрут
Шрифт:
– Нет, Пресли, это не город - не город, а Луна-парк какой-то!
II
Под Эстакадой, поднявшейся над тем местом, где Бродерсонов ручей пересекал железнодорожные пути и Верхнее шоссе, расстилалась низина, поросшая молодым серебристым ивняком. По берегам ручья там и сям попадались небольшие болотца, и Хилма Три иногда приходила сюда собирать на ужин кресс-салат.
Место было очень живописное, уединенное - настоящий оазис, утопавший в зеленой тени посреди бескрайного единообразия пшеничных полей. Ручей промыл глубокое русло в дне овражка, и, как бы ни было жарко на пышущих зноем, золотящихся под солнцем фермерских равнинных землях, здесь всегда стояла влажная, напоенная ароматами прохлада. Время от времени неумолчное журчание ручейка,
Однажды под вечер, весной того же года, Хилма возвращалась от Хувенов к себе в Кьен-Сабе по тропинке, которая, нырнув под эстакаду, вела прямо от Лос-Муэртос к дому Энникстера. Она пробыла полдня с Минной Хувен - та вывихнула ногу и ей волей-неволей приходилось сидеть дома. Решив собрать немного кресс-салата, Хилма спустилась под мост и пошла бережком по прибрежной гальке, к которой вплотную подступал лозняк. У основания одного из быкой она нашла местечко, густо заросшее кресс-салатом, и, надергав пару пригоршней, промыла его в ручье и увязала в свой платок. Получился маленький округлый прохладный сверток, и Хилма, разгоряченная ходьбой, с наслаждением прикладывала этот влажный ком к щекам и шее.
Несмотря на перемену в Хилме, подмеченную Энникстером в день праздника, который он устроил по случаю завершения постройки амбара, она во многих отношениях еще оставалась ребенком. Ей никогда не бывало скучно, и, даже оставшись в одиночестве, она всегда находила, чем себя занять. Так и сейчас она вдруг решила, что хорошо бы напиться из ручья, лежа на земле ничком и опустив лицо в воду,- совсем не потому, что ей хотелось пить, а потому, что так пить ей раньше не приходилось. Она вообразила себя застигнутой темнотой путницей, бедной бездомной девушкой, решившей напиться из придорожного ручья; узелок с кресс-салатом виделся ей узлом с одеждой. Надвигается ночь. Быть может, гроза. И укрыться негде. Надо будет попроситься в какую-нибудь хижину на ночлег.
И тут же ей захотелось сунуть ноги в ручей. Она нсегда любила воду. Как чудесно будет снять туфли и чулки и побродить немного по мелководью у берега! На ней были в тот день открытые туфли, по дороге чулки насквозь пропылились, в туфли попали песок и мелкие камушки и неприятно щекотали подошвы; и какой же приятной, какой заманчивой после этого казалась прохладная, чистая вода, как приятно было бы побродить в ней, будь она маленькой. Как скучно быть взрослой!
Хидма села и уже было взялась за пятку, чтобы снять туфлю, но заколебалась. А вдруг поезд подойдет! Она представила себе, как глазеет на нее с усмешкой из своей будки машинист, или стоящий на площадке кондуктор громогласно отпускает по ее адресу шуточки. Она вдруг густо покраснела. Сердце учащенно забилось. В висках застучало.
После того знаменательного вечера Энникстер разговаривал с ней всего дважды. Она больше не приходила уопрать в доме, опасалась заглядывать в столовую и спальню Энникстера - вместо нее это делала мать. И первый раз, когда она случайно встретилась с хозяином Кьен-Сабе у артезианского колодца, они просто поздоровались, вторая встреча, прошедшая не так гладко, снова произошла в сыроварне. Энникстер, сделав вид, что его интересует новый пресс для сыра, стал подробно расспрашивать ее о работе. В тот раз, когда Энникстер под конец попытался ее поцеловать, Хилма сначала была вполне разговорчива, перескакивала с одной темы на другую и нисколько не терялась. Но последнее его посещение оказалось для нее настоящей пыткой. Лишь только Энникстер вошел в сыроварню, сердце у нее екнуло и затрепыхалось, как у загнанной лани. Язык присох к горлу, и только с большим усилием, пропадая от смущения, она выговаривала какие-то односложные слова, а когда Энникстер через короткое время ушел, убежала в свою комнатку, заперла дверь, бросилась на кровать и горько заплакала - а почему, сама не смогла бы сказать.
Всю зиму Энникстер был выше головы занят своими делами и,- что для Хилмы было большим облегчением,- редко бывал дома, иногда неделями оставаясь в Сан-Франциско, Сакраменто, Боннвиле. Быть может, он забыл, перестал думать о ней; и, хотя вначале она уверяла себя,
Она знала, чем он озабочен. Это было известно всем4 Весть о том, что железная дорога начала кампанию против фермеров, внезапно развернула против них враждебные действия, облетела всю округу, накаляя страсти до предела. В глазах Хилмы Энникстер вел себя героически. Стойкость, с какой он противостоял железной дороге, поведение его при стычке с Дилани казались ей верхом доблести. Она и мысли не допускала, что кто-то может помогать ему в борьбе. По ее мнению, знаменитый Союз, в который входили все фермеры, был просто фикцией.. Энникетер сражался с чудовищем в одиночку. Если бы не он, корпорация давно проглотила бы Кьен-Сабе, подобно тому как кит глотает пескаря. Он настоящий герой, заслоняющий их всех от гибели. Заступник ее семьи. Ее добрый рыцарь^ Она начала каждый вечер поминать его в своих молитвах и еще просила Бога помочь ему стать хорошим, удерживать от сквернословия и хранить от новой встречи с Дилани.
Однако пока Хилма обдумывала, стоит ли ей разуться и побродить в ручье, над головой у нее прогромыхал поезд - ежедневный вечерний экспресс, который пронесся с оглушительным грохотом, окутанный дымом, - вереница вагонов второго и третьего класса, а также шоколадных пульмановских, покрытых пылью бескрайних равнин Юго-Запада. Подрагивание опор эстакады передавалось земле. Оглушительный стук колес заглушил журчание ручья, заглушил он и топот чалой кобылы, спускавшейся вниз по усыпанному гравием откосу, и Хилма вздрогнула от неожиданности, когда, проводив глазами поезд, обернулась и увидела перед собой лошадь и сидевшего на ней Энникстера.
Он смотрел на нее и улыбался, что случалось с ним редко; даже жесткая линия его слегка выпяченной ни.кней губы смягчилась. Здороваясь, он снял широкополую шляпу, и, хотя его растрепавшиеся рыжие волосы тут же встали торчком, упрямого хохолка на макушке в этот раз видно не было.
– Да это никак мисс Хилма?
– воскликнул он, спрыгнув на землю и подводя лошадь к воде напиться.
Хилма кивнула и быстро вскочила, смущенно отряхивая обеими руками юбку.
Энникстер сел на большой валун рядом, перекинул поводья через руку и, закурив сигару, разговорился. Пожаловался на жару, на плохое состояние Нижнего шоссе, по которому ехал, возвращаясь с совещания Комитета Союза на ранчо Лос-Муэртос, на медленно подвигавшиеся работы на Постройке оросительного канпала и, как полагается, на нынешние тяжелые времена.
– Мисс Хилма,- сказал он ни с того ни с сего,- не вздумайте выходить замуж за фермера,- а то хлебнете с ним горя.
От неожиданности Хилма даже задохнулась и вытаращила глаза: необъяснимое чувство какой-то вины напало вдруг на нее, приведя в полное смятение. Дрожащими руками она мяла сверток с кресс-салатом, превращая его-в плотный ком.
Энникстер между тем продолжал говорить. Неожиданная встреча смутила и его. Всю прошедшую зиму, нанятый неотложными делами, находясь в пылу политических кампаний, мучительно воспринимая бесконечные отсрочки и финальное поражение в одном суде за другим, он тем не менее ни на минуту не забывал выражения лица Хилмы тогда в амбаре, когда он стоял, обняв ее за талию, под дулом револьвера, мелькавшего в руке пьяного головореза. Немое признание, прочтенное им в ее распахнутых глазах, сказало ему достаточно. Вот только ему ни разу не представилась возможность воспользоваться этим обстоятельством. Когда он на короткое время появлялся на ранчо, Хилма всячески избегала встречи с ним. Перед рождеством она целый месяц гостила у дедушки, отца своей матери, который содержал гостиницу в Сан-Франциско.
Сейчас они наконец одни. И он разберется во всем, что заставляет его испытывать изо дня в день, из месяца в месяц чувство беспокойства, раздражения даже. Вне всякого сомнения, настал момент решиться на что-то, только на что именно, было непонятно. Переместив сигару из одного угла рта в другой, он продолжил беседу. Ему вдруг захотелось пооткровенничать, он подсознательно чувствовал, что это как-то сблизит их.
– Скажите, мисс Хилма, что вы думаете об этой заварухе с железной дорогой? Как вы думаете, польстится Шелгрим со своими приспешниками на Кьен-Сабе? Удастся им согнать нас с насиженного места?