Спрут

Норрис Фрэнк

День клонился к вечеру, и тень, отбрасываемая им на пыльную дорогу, заметно удлинилась. Далеко кпереди поблескивал в последних лучах заходящего солнца шпиль старенькой колокольни Сан-Хуанской миссии, а позади, на северо-западе, вырисовывался молоченый купол здания суда в Боннвиле, на фоне пламенеющего заката казавшийся исчерна-багровым. Энникстер пришпорил лошадь. Он боялся опоздать к ужину, который, возможно, подаст ему Хилма.

Хилма! Ее имя возникло в мозгу, наполняя его сладостным теплым чувством. Весь день, несмотря на то, что он был чрезвычайно занят, тщательно во всех подробностях разрабатывая план заключительной кампании грандиозной битвы Союза

с Трестом, где-то в потайном уголке памяти жила мысль о ней, не оставляя его ни на минуту. Теперь наконец он был один. Мог забыть обо всем и думать только о ней.

В великолепии угасающего дня, в хаотическом нагромождении солнечных лучей, которые оставляло за собой уходящее солнце, он опять увидел Хилму. Человек, лишенный воображения, грубый и прямолинейный, он тем не менее сумел представить себе ее, и она явилась ему в ореоле солнечных лучей, вся пронизанная светом, ослепительная, манящая. Он вспомнил, как мило, просто она держалась, ее изящную, точеную фигуру, красивый изгиб ее груди, пышную массу волос. Подумал и о других - подчас противоречивых - черточках, не раз привлекавших его внимание и безусловно говоривших о чисто женской кокетливости, стремлении как-то себя украсить. И тут же вспомнил ее узкие небольшие ступни, крохотные стальные пряжки на туфельках, черный бант на затылке, который она начала носить последнее время. Он слышал ее голос, низкий, бархатистый, приятный, с легкой хрипотцой - не горловой, а, как ему казалось, родившийся где-то глубоко в груди.

Копыта застучали по гальке - ои ехал по берегу Бродерсонова ручья под Эстакадой. Энникстер вспомнил вчерашнюю сцену - именно здесь он натолкнулся на Хилму, возвращаясь домой. Он стиснул зубы, желая побороть досаду и разочарование. Как случилось, что она не сумела понять его? И почему это у женщин только одно на уме: как бы поскорей выйти замуж. Разве мало того, что он предпочитает ее любой другой девушке, а она предпочитает его? Сама же в этом призналась. Размечталась небось, что станет хозяйкой Кьен-Сабе? Да, вот именно! На его усадьбу позарилась, решила женить его на себе из корысти. Никак ему не удавалось заглушить своих подозрений по отношению к Хилме. Никак не мог он отделаться от неприязни ко всему женскому полу вообще. Надо же быть такой двуличной, прикинуться святой невинностью! Просто невероятно! А в самом деле, вероятно ли это?

Впервые на него нашли сомнения. А что, если Хилма действительно такова, какой кажется? Что, если ей вовсе не нужна его усадьба - строить какие-то планы на этот счет вообще было бы довольно глупо, ведь вопрос, будет ли Кьен-Сабе принадлежать ему, решится только через несколько месяцев. Что, если она была искренне возмущена? Но он тут же одернул себя: чтобы его, взрослого мужчину, могла обвести вокруг пальца какая-то девчонка? Его, бесстрашного Энникстера, умницу, человека дела? Да никогда в жизни! Что бы ни случилось, он останется хозяином собственной судьбы.

В таком настроении подъехал он к Кьен-Сабе. Но, несмотря на то, что решение было принято, Энникстер не мог справиться с собой. Он расседлал кобылу и подвел ее к колоде с водой, стоявшей у конюшни, и вдруг у него бешено заколотилось сердце при мысли, что Хилма где-то тут близко. Уже темнело, но он воровато шарил глазами по сторонам, высматривая ее. Энникстep, сам не зная почему, уверил себя, что Хилма не скажет родителям о том, что произошло между ними прошлым вечером под Эстакадой. Он и мысли не допускал, что между ними все кончено. Ему следует извиниться, это уж конечно! Прийти с повинной, так сказать, покланяться. Ну что ж, покланяться так

покланяться. После того как она призналась ему в любви, он больше не боялся ее. Нужно только увидеться с ней, и чем скорее, тем лучше,- и все уладить. Так сказать, перевернуть страницу. Что, собственно, ему от нее нужно, он не представлял себе ясно, хотя прежде хорошо знал, что именно. Теперь желанная цель рисовалась ему несколько расплывчато. Точно определить се он не мог. Пусть все складывается само собой - не надо задумываться о последствиях; то, что произой-ст, должно произойти естественно. Одно лишь он знал твердо - Хилма занимает его мысли утром, днем и ночью, он чувствует себя счастливым, когда она рядом, и страдает вдали от нее.

Повар-китаец молча подал ему ужин. Энникстер поел, выпил виски; потом он вышел на веранду - было так приятно посумерничать там, покуривая сигару. Вечер был прекрасный, теплый, небо - сплошная звездная россыпь. Со стороны конюшни доносилось бренчанье гитары,- это играл один из батраков-португальцев.

Но ему хотелось видеть Хилму. Он не мог примириться с мыслью, что ляжет спать, не увидев ее хотя бы мельком. Он встал, спустился с крыльца и стал прохаживаться по двору, бросая по сторонам напряженные взгляды и прислушиваясь. Может, ему и посчастливится встретить ее?

В домике, где жили родители Хилмы и куда ноги, помимо воли, понесли его, было темно. Неужели они так рано улеглись спать? Он обошел вокруг домика, держась па некотором расстоянии и прислушиваясь,- ни звука! Дверь в сыроварню стояла полуоткрытой. Он толкнул ее, переступил порог, и пахучая полутьма обступила его. Из углов и со стен поблескивали металлические бидоны, ведра и чаны. Запах свежего сыра щекотал ноздри. Стояла полная тишина. Ни души вокруг. Он опять вышел наружу, прикрыв за собой дверь, и постоял немного между сыроварней и амбаром, не зная, что делать дальше.

Из барака, находившегося по ту сторону кухни, вышел приказчик и направился к амбару.

–  Здорово, Билли!
– окликнул его Энникстер, когда тот с ним поравнялся.

–  Добрый вечер, мистер Эииикстер!
– ответил Билли, останавливаясь перед ним.- А я и не знал, что вы вернулись. Да, кстати,- прибавил он, думая, очевидно, что Энникстер в курсе.- Чего это старик Три с семейством покинул нас? Надолго? Или навсегда?

–  Ты о чем это?
– воскликнул Энникстер.- Когда? Они что, все трое уехали?

–  А я думал, вы знаете. Как же, уехали все вместе вечерним поездом на Сан-Франциско. Сорвались ни с того ни с сего, собрали монатки и уехали. И барышня тоже. Утром попросили меня о расчете. Как-то нехорошо с их стороны. Где я так сразу возьму сыровара. У вас никого нет на примете, мистер Энникстер?

–  А какого черта ты их отпустил?
– набросился на него Энникстер.- Почему не задержал до моего возвращения? И почему не узнал - уехали они насовсем или так, временно? Я не могу всюду поспевать! Зачем тебя держат? Чтобы ты смотрел за порядком там, где я сам не могу управиться!

Он круто повернулся и, печатая шаг, зашагал прочь, не думая куда идет, зубы его были крепко стиснуты; скоро он оставил позади усадебные постройки и вышел в открытое поле. Проходили минуты. Он шел все так же быстро, время от времени бормоча себе под нос:

–  Уехала, черт бы ее побрал! Уехала, черт бы ее побрал! Вот же дьявол - была и нету!

Голова у него была пуста. Он никак не мог собраться с мыслями, не мог понять, что означает такой поворот дел. И даже не пытался.

–  Уехала, черт бы ее побрал!
– воскликнул он.- Вот же дьявол - была и нету!