Среда обитания (сборник)
Шрифт:
«Значит, Жогин в больнице, жена рядом с ним. Я, естественно, кроме того, что телефон не отвечает, не знаю ничего другого. Пойти к Жогину домой, где соседи могут мне сообщить про больницу, я могу не раньше, чем через день-два. В нашем „обществе“, — он вздохнул, — заботу проявлять не спешат. Особенно когда телефон вдруг перестаёт отвечать. Мало ли что там у человека стряслось? А вдруг на квартире засада? Кто же голову совать в петлю будет? Значит, высовываться мне пока рано. Потом, при случае, можно и проявить осведомлённость. Сослаться, например, на какого-нибудь
…Пока Бугаев разговаривал с Володей Лебедевым, пока расхаживал по комнате, размышляя о том, как себя держать, если всё-таки на него «поставят», прохлаждаться на балконе ему расхотелось. Он был человеком живым, подвижным, его всегда тяготило ожидание. Из десятка изречений, оставшихся в памяти после сдачи экзамена по латыни, он чаще всего повторял: «Вдвойне даёт тот, кто даёт скоро». «Юре Белянчикову здесь сидеть, — в который уже раз подумал Бугаев. — Он человек уравновешенный, сидел бы, продумывал варианты». Но Белянчиков в уголовном розыске проработал уже чуть ли не двадцать лет, среди уголовников был фигурой известной. Мог напороться на какого-нибудь крестника. А Володя Лебедев был ещё совсем молод.
Взгляд на ряды пустых бутылок под кухонным столом направил мысли Бугаева в определённое русло. «Что делает утром прощелыга, вроде меня, крепко погулявший накануне? Идёт к ближайшему пивному ларьку и поправляет сильно подорванное здоровье. А к одиннадцати заглядывает в винный магазин — неприлично, чтобы в таком доме стояли только пустые пыльные бутылки. Пора наконец действовать, — подумал Семен. — Пора знакомиться с окрестными жителями, с любителями побалагурить у пивного ларька». Решение начать «нормальную» жизнь немного разрядило его — даже такая жизнь всё-таки означала движение. А движение и было для Бугаева жизнью.
Когда Семён вышел из дому, старик всё ещё копался в земле. У него и удобрение было приготовлено — два больших пакета аммофоски лежали рядом с лейкой и граблями.
— Не рано сад сажаете, дедушка? — спросил Бугаев.
— Рано никогда не бывает — только поздно, — буркнул дед. Выглядел он не таким уж и дряхлым, как показалось Бугаеву с балкона. Высокий, костистый, с загорелым лицом, старик «тянул» лет на семьдесят, не больше.
— Кусты-то не приживутся, — подзадорил его Семён.
Старик промолчал.
— Или вы секрет какой знаете? Тогда мы тут под вашим руководством такой сад засадим! — мечтательно сказал Бугаев, словно бы и впрямь стал одним из жильцов этого светлого дома на заливе.
— Как же, засадите! — откликнулся дед. — Шпанят своих понавезёте, они тут дадут шороху вашему саду.
— Да ведь вы-то сажаете? — удивился Семён. — Не боитесь? Лиха беда — начало!
— Сажаю у себя под окнами. Вона они, на первом этаже. И буду стеречь, на солнышке посиживать. Мне хватит. А вы можете хоть розы до самого залива садить. С фонтанами. — Он вдруг хихикнул и, посмотрев на капроновую авоську, в которой бугрились пустые бутылки, добавил: — Ты небось не в молочный магазин собрался, сажальщик. Садочки, цветочки… Стол будете ставить, так подальше от моих окон. Рядом всё равно не дам играть!
— Какой стол? — с недоумением спросил Бугаев.
— Для костяшек. Таких, как ты, забойщиков уже вселилось несколько. Через пару дней снюхаетесь.
— Эх ты, дед, садовая голова! — только и нашёл что ответить Семён и, вздохнув, пошёл по неровной тропинке через пустырь. К торговому центру. Бутылки позвякивали в сумке, и он, чувствуя, что дед провожает его насмешливым взглядом, готов был запустить их куда-нибудь подальше. Но только, качая головой, шептал со смешанным чувством разочарования и злости: «Ну дед! Не дед, а куркуль!»
Осокин выглядел подавленным. Застывшие голубые глаза смотрели безучастно, лицо было плохо выбрито. Да и костюм он надел помятый. У Корнилова, понимавшего, что Борису Дмитриевичу сейчас не до своей внешности, мелькнула всё-таки мысль — а не играет ли Осокин чуточку «на публику»?
Перечитав свои показания, Осокин подписал их и вздохнул:
— Ну вот, подписал себе приговор.
— До приговора ещё далеко, Борис Дмитриевич, — сказал Корнилов.
— А-а-а!.. — отмахнулся Осокин. — Этот приговор главный, — он пододвинул полковнику листок с показаниями.
— Придётся ещё всё-таки съездить на место. В присутствии понятых показать, откуда выскочил человек, где вы остановились…
Борис Дмитриевич поморщился. Потом спросил:
— Что хоть это за мужчина? Я видел только, что не молодой…
— В мае пятьдесят лет исполнилось. Котлуков Лев Алексеевич, по кличке Бур.
— По кличке? — брови у Бориса Дмитриевича поползли вверх, и Корнилов впервые за время разговора увидел, что глаза у него ожили. В них появился огонёк интереса. — Он что же, уголовник?
— Недавно вышел из заключения.
Осокин некоторое время сидел молча, сосредоточенно обдумывал услышанное. «Уж не надеется ли он, что за уголовника ему могут смягчить наказание? — подумал Корнилов. — А что скажет, когда узнает, что тело ещё не найдено?! Да-а, юридический казус… Но скрывать от него мы ничего не имеем права».
— А у погибшего есть родители? — спросил наконец Осокин.
— Нет, Борис Дмитриевич. И детей тоже нет. Так что гражданского иска к вам не последует. И есть ещё одно обстоятельство, о котором я должен поставить вас в известность: тело сбитого вами Котлукова пока ещё не найдено.
— То есть как это «не найдено»?
— Когда приехала милиция и «скорая помощь», вызванная Колокольниковым, тела уже не было.
— Значит, он остался жив?! — В голосе Осокина смешались удивление и надежда.
— Колокольников, тот дачник, что наткнулся на тело, дал показания, что человек был мёртв. Мы проверили все больницы и поликлиники. Никаких следов.
— Но куда-то он ведь делся?
— У нас есть предположение, — сказал Корнилов, — но это пока только предположение. Служебная версия.