Среди овец и козлищ
Шрифт:
– Ну, прежде всего скажите мне, – начал Эрик Лэмб, – кто решает, сорняк это или нет?
– Люди? – предположила я.
Он усмехнулся.
– Что за люди?
– Ну, люди, которые этим занимаются. Только они могут решить, сорняк это или нет.
– А кто в данный момент этим занимается? – Он взглянул на Тилли, та, щурясь от солнца, смотрела на него. – У кого в руках садовая тяпка?
Тилли почесала испачканный в земле нос и еще сильнее сощурилась.
– Я?.. – тихо спросила она.
– Ты, – кивнул Эрик Лэмб. – Именно тебе решать, сорняк это или нет.
И все мы обернулись и посмотрели
– Взгляд на сорняки, – сказал Эрик Лэмб, – весьма субъективен.
Мы пребывали в замешательстве.
Он сделал еще попытку:
– Очень многое зависит от личной точки зрения. То, что одному человеку кажется сорняком, другому может показаться прекрасным цветком. Многое зависит от того, где и как эти люди росли и какими глазами они смотрят на мир.
Мы оглядели сад с георгинами, фрезиями и геранью.
– Так весь этот сад может показаться кому-то полным сорняков? – спросила я.
– Вот именно. Если любишь колокольчики, все здесь может показаться напрасной тратой времени.
– И тогда ты бросаешься спасать колокольчики, – подхватила Тилли.
Он кивнул.
– Так все-таки сорняк это или нет? – спросил он и посмотрел на Тилли.
Ее тяпка зависла над растением. Она вопросительно взглянула на нас, мы по-прежнему не сводили с нее глаз. В какой-то момент мне показалось, что сейчас она его выкопает, но вот Тилли отложила тяпку и вытерла руки о юбку.
– Нет, – решила она, – это не сорняк.
– Тогда пусть себе живет, – сказал Эрик Лэмб. – А мы с вами пойдем в дом и выпьем по стаканчику лимонада.
Мы оторвались от газет, отряхнули одежду и пошли за ним через сад.
– Все же интересно, права ты была или нет, – заметила я, вытирая ноги о коврик у входа. – Может, все же то был сорняк.
– Дело совсем не в этом, Грейси. Думаю, главное в том, что каждый имеет право думать иначе, чем другие.
Все же смешная она иногда бывает, эта Тилли.
– Ты так ничего и не поняла? – спросила я.
Она насупилась и уставилась на коврик.
Эрик Лэмб полез за стаканами, стоявшими на буфете, тем временем мы с Тилли с любопытством осматривали кухню.
Просто удивительно, до чего разные у людей кухни. Одни такие кричащие и суматошные, как у миссис Дейкин, другие, как у Эрика Лэмба, тихие и спокойные. Над дверной рамой чуть слышно тикали ходики, холодильник мирно урчал в углу. А в остальном – никаких звуков, даже когда мы открывали краны, посматривали в окно и мыли руки жидким мылом. Рядом с плитой стояли два кресла-качалки, одно расшатанное, с почти провалившимся сиденьем, другое целое, как новенькое. Через спинки обоих были перекинуты связанные крючком покрывала – переплетение многоцветных ниток радовало глаз своей яркостью, – а на туалетном столике стояла фотография женщины с добрыми глазами. Она смотрела, как мы моем руки, как берем стаканы с лимонадом у Эрика Лэмба, и я подумала: каким терпением надо было обладать, чтоб сплетать воедино эти шерстяные пряди, создавая плед для кресла, в котором она больше не сидит.
И решила спросить прямо в лоб, без обиняков.
– А вы верите в Бога? – спросила я.
Я видела, как Эрик Лэмб взглянул на фотографию, однако отвечать он сразу не стал.
– Конечно.
– И вы верите, что Он находит каждому подходящее место?
– Как анемонам? – вставила Тилли.
Эрик Лэмб посмотрел через окно в сад.
– Думаю, Он позволяет нам расти, – ответил он. – Просто мы должны найти лучшую почву. Каждое растение может расцвести пышным цветом, надо лишь найти для него правильное место. Но иногда самое подходящее место вовсе не там, где нам кажется.
– Интересно, могут ли овцы и козлища расти на одной и той же почве, – сказала Тилли.
Эрик Лэмб взглянул на нее и нахмурился, и тогда мы рассказали ему о козлищах и овцах и о том, что Бог повсюду, и мы размахивали руками и пили лимонад.
– А кто эта леди на фотографии? – спросила Тилли.
Мы посмотрели на Тилли. И она смущенно отвернулась.
– Это моя жена, – ответил Эрик. – Я ухаживал за ней, но потом она умерла.
– И теперь, когда она ушла, вы вместо нее ухаживаете за садом, – сказала Тилли.
Эрик Лэмб забрал у нее пустой стакан.
– У меня ощущение, что вы отбрасываете гораздо больше тени, чем мне поначалу казалось, – сказал он.
И улыбнулся.
Едва мы затворили за собой калитку, как Тилли ухватила меня за рукав.
– Мы так и не поговорили с ним о миссис Кризи.
Я открыла пакет, который вручил нам на прощанье Эрик Лэмб. В нем лежали томаты черри, от коричневой бумаги исходил сладковато-пряный аромат лета.
– Ну, разумеется, поговорили, – ответила я. Сунула один помидорчик в рот, почувствовала, как он лопнул на зубах. – Ни о чем другом почти что не говорили.
Тилли тоже запустила руку в пакет.
– Как это?
– Ах, Тилли Альберт, – сказала я. – Что бы ты без меня делала?
Она надкусила черри и улыбнулась мне.
К полудню пакетик опустел. Томаты были сладкие, как сахар.
Дом номер три, Рябиновый участок
15 июля 1976 года
– Сегодня мамочка подает чай к шести, Ремингтон. Так что будем надеяться, воспитанные люди явятся в дом вовремя, как раз к чаю.
– Если люди обладают хорошими манерами, Ремингтон, то они понимают: чай в этом доме подается именно в это время прежде всего потому, что кое-кому из нас надо ходить на работу.
Родители мои продолжали выяснять отношения через собаку.
Пес был избран инструментом общения, хотя, как обычно, лежал под кухонным столом и, похоже, не осознавал своей новой роли. Просто, наверное, думал, что стал очень популярен и всем интересен.
Родители обращались непосредственно друг к другу, лишь когда в доме появлялся кто-то еще или когда они вдруг затевали открытую громкую ссору с криками, хлопаньем дверец кухонных шкафчиков и беготней по лестнице – то вверх, то вниз. Мама перестала спрашивать отца о миссис Кризи, вместо этого переключилась на другие темы. Говорила о том, что в этом году они вместе в отпуск не поедут, или же спрашивала, когда отец заберет свое барахло в офис и будет, черт возьми, жить там постоянно.