Среди овец и козлищ
Шрифт:
Эрик оборачивается к Шейле. Спрашивает, в порядке ли она, но, когда та отвечает, слова пробиваются с трудом.
– Я нормально. Просто не очень хорошо себя чувствую. Плохой выдался день. – Тут она шатается и хватается за Лайзу.
– Плохой день? – говорит он.
– Ну, вроде как годовщина, юбилей, можно сказать.
Он прямо чувствует запах бренди, который обволакивает каждое ее слово.
– Ступай-ка лучше домой, – советует Гарольд. – Приляг, отдохни.
– Да как же я могу отдыхать? – Шейла еще крепче вцепляется в Лайзу. – Как я могу отдыхать, когда этот монстр живет в нескольких
Все смотрят на дом одиннадцать. Уолтер исчез, скрылся за стенами своего дома.
– Мы должны от него избавиться, Гарольд, – говорит Шейла. – Так дальше жить нельзя. Разрази меня гром, рано или поздно этот ублюдок выживет меня из моего дома!
Она разворачивается и уходит. Эрик наблюдает за тем, как мать и дочь идут к дому номер двенадцать. Цепляются друг за друга, ищут поддержки.
Вот только неизвестно, кому она больше нужна, эта поддержка, думает он.
После этой истории Уолтера не оставляют в покое ни на минуту. По всей округе быстро распространяется новость о том, что он собирался похитить еще одного ребенка. Ярость и ненависть нарастают, словно заразная болезнь, передающаяся от одного человека к другому.
Эрик наблюдает за всем этим, но молчит. Люди расспрашивают его о том, что случилось. Пытаются узнать его мнение, вовлекают в разговоры, но он не хочет поддаваться. Если они хотят казнить Уолтера Бишопа, так тому и быть, но он не собирается быть поставщиком орудий казни. Гарольд Форбс с особым смаком прикидывает, сколько пуль им может понадобиться.
«Средь бела дня, – говорит он, и Эрик это слышит. – О, да, остановил ее на дороге и потащил прямо к себе в дом. Все наши дети в опасности, пока этот тип живет рядом».
Пули выстреливают. И Эрик видит тому доказательства. Каждое утро кто-то разбрасывает содержимое мусорного бака Уолтера Бишопа по всему его саду. Выстиранную одежду срывают с веревки и вываливают в грязи. Все наблюдают, ходят за ним по пятам, ждут малейшего промаха.
Через несколько дней после истории с Лайзой Эрик заходит в магазин на углу. Пытается купить нечто такое, что может пробудить аппетит у Элси, ну, может, булочки с заварным кремом или какие-нибудь консервированные фрукты. Похоже, она напрочь утратила всякий интерес к еде, что, впрочем, вполне объяснимо. Погода поменялась, ночи стали длиннее и мрачнее. Такая погода вовсе не способствует появлению аппетита. Все так говорят. Он оглядывает полки. Набор продуктов у Сирила невелик, но в его лавке всегда можно отыскать среди банок с сухой горчицей и коробками корнфлекса что-нибудь любопытное. Стоя за пирамидой из банок с консервированными супами, Эрик слышит разговор у прилавка. Слышит голоса Шейлы Дейкин и Гарольда Форбса, и чьи-то еще, незнакомые.
Обсуждают Уолтера Бишопа. Интересно, думает Эрик, какие темы для бесед находились у этих людей до появления Бишопа.
– Что до меня, то ясно одно: он должен был исчезнуть в ту же минуту, как только все это началось. Чтоб у подонка не было шанса сделать еще какую-нибудь гадость.
Это был голос Гарольда, он стоял рядом с коробками с байховым чаем.
– А полиции все по барабану. Если он еще раз тронет мою Лайзу, то они арестуют меня.
Шейла Дейкин.
Эрик
– А мы тут как раз Бишопа обсуждаем, – говорит Гарольд.
– Да, слышал. – Эрик ставит коробку с печеньем на прилавок и кивает Сирилу.
– Ужас что творится, верно? – спрашивает Шейла.
Эрик понимает – это приглашение к танцу.
– Так и есть, – соглашается он.
– Мы говорили о том, чтобы написать петицию и передать в муниципалитет, – говорит Гарольд. Но звучит это скорее как вопрос, а не утверждение.
Эрик отсчитывает монеты.
– Не думаю, что какая-то петиция заставит этого типа уехать, – продолжает Шейла. – Его можно изгнать отсюда только грубой силой.
Девочка смотрит на Эрика понимающими глазами, он улыбается ей.
Шейла говорит о применении грубой силы и преимуществах такого подхода, но тут ее перебивает звон маленького колокольчика над дверью. Все дружно оборачиваются – с таким видом, точно ожидали увидеть человека, придерживающегося того же мнения, нового союзника, сторонника грубой силы и петиций с подписями соседей, – но в дверях углового магазинчика стоит сам Уолтер Бишоп в пальто, промокшем от дождя, и в запотевших очках. Все разговоры мгновенно стихают.
Шейла поднимает Лайзу с пола и крепко, что есть сил, прижимает к груди.
Уолтер проходит через весь магазин. Ботинки поскрипывают по линолеуму, сумка задевает банки на нижних полках. Вот он приближается к прилавку, снимает очки и протирает серым от грязи носовым платком. Эрик видит, как дрожат у него руки, видит капельки пота на лбу.
– Мне бы… – говорит Уолтер Бишоп. – Не будете так любезны продать мне пинту молока?
Все молчат.
Стоящий за прилавком Сирил складывает руки на груди и воинственно выдвигает вперед челюсть.
Уолтер Бишоп ждет. Он улыбается. Но улыбка какая-то вымученная. Продиктованная, скорее, оптимизмом, а не надеждой на успех, но все же улыбка. И Эрик никак не может понять: то ли Уолтер Бишоп просто глуповат, то ли полный болван.
– У нас нет молока, – отвечает Сирил.
Все молча переглядываются, в глазах нескрываемое любопытство.
– Всего одну пинту. – Уолтер указывает на ряды молочных бутылок, выставленные в холодильнике за прилавком.
– Нет у нас никакого молока, – говорит Сирил. – Не уверен, что сейчас в магазине есть что-нибудь на продажу.
Уолтер выдерживает взгляд хозяина лавки. Улыбка по-прежнему на губах, но постепенно вянет. По лицу видно – он ищет какой-то выход из ситуации.
Уолтер топчется у прилавка. Эрик слышит, как Гарольд с хрустом разминает руки, как Шейла барабанит пальцами по прилавку.
– У вас все? – спрашивает Сирил.
Уолтер разворачивается к выходу. Бормочет слова извинения, сожаления и благодарности – так тихо, что Эрик даже не понимает, шепчет ли он эти слова в реальности или же звуки сопутствуют признанию поражения. После того, как за ним затворяется дверь и затихает маленький колокольчик, все продолжают стоять в полном молчании.