Среди овец и козлищ

Кэннон Джоанна

Я ходила домой пить чай и вернулась назад вместе с мамой и папой.

Уговорить маму оказалось легко, поскольку выбирать ей пришлось между Иисусом и мытьем посуды. А вот с отцом возникли проблемы.

– Ты что, серьезно? – спросил он.

Я ответила, что да, и тогда он принялся ковырять в зубах зубочисткой, а потом сказал, что жара точно повлияла на всех нас.

– Ну давай взглянем хотя бы одним глазком, Дерек, – попросила мама и поставила неоткупоренную бутылку «Фэйри» на подоконник. – Ведь вреда от этого не будет.

И вот мы ждали, пока наш

папа закончит ковыряться зубочисткой в зубах, затем наденет рубашку, застегнет на рукавах запонки, потом посадит Ремингтона на поводок (на самом деле никакой поводок вовсе не был нужен, просто каждому хотелось покомандовать собакой). И вот мы дошли до конца улицы в густом свете вечернего солнца и облачках вьющейся над головами назойливой мошки под аккомпанемент вздохов и ухмылок отца и его причитаний о том, что весь мир окончательно спятил.

Мистера и миссис Форбс убедили сходить домой и пообедать, перед уходом миссис Форбс назначила ответственной за Христа миссис Мортон. Та заняла пост на освободившемся стуле миссис Форбс и была настроена очень серьезно, следила за происходящим кругом и одновременно умудрялась вязать. Эрик Лэмб устроился рядом с ней и отматывал шерстяную нитку от толстого синего клубка.

Отец приподнял бровь.

– Смотрю, нашел себе новое занятие? – спросил он.

Эрик Лэмб улыбнулся.

– Ради разнообразия, – ответил он. – Навевает приятные воспоминания.

Отец стал заглядывать им за спины.

– Ну, и где же тут Он у вас? – Он осмотрел гаражную стену. – Грейс говорит, Иисус прилепился к дренажной трубе.

Мама сложила ладошки вместе и всем телом подалась вперед, едва не упала.

– Вон там. – Миссис Мортон указала спицей номер семь. – Но только осторожнее. И не надо на Него дышать, мы пока не знаем, насколько он устойчив.

Родители прошли вперед и встали между сыном Божьим и вязаньем миссис Мортон.

Я поняла, когда мама увидела Его. Она тихо вскрикнула и отшатнулась.

– Он выглядит не слишком счастливым, я права? – пролепетала она и снова шагнула вперед.

Отец приблизился на шаг, сощурился и скроил гримасу, ощерив зубы. Склонил голову влево, затем – вправо, потом отошел назад и нахмурился.

– Лично по мне, так очень смахивает на Брайана Клафа, – сказал он.

Миссис Мортон возмущенно фыркнула.

Отец снова завертел головой.

– Да точно вам говорю! Разве сами не видите? – И он хотел было указать пальцем, но миссис Мортон остановила его вязальной спицей. – Те же брови и…

– Нет, это определенно Иисус, – возразила миссис Мортон. – Вы посмотрите на нос. Только у Него мог быть такой нос.

– Просто стыд и позор, – заколыхалась на своем стуле Шейла Дейкин. – Да наш Кейти примчался бы сюда как угорелый, если б ему сказали, что тут появился портрет Клафа.

Дом номер восемь, Авеню

30 июля 1976 года

Их было уже одиннадцать.

Джон видел все из окна гостиной, несмотря на то что подоконник был завален горами писем и фотографий, так что с трудом удалось отыскать щелочку, чтоб выглянуть на улицу. Там вот уже несколько часов творилось что-то непонятное. Шейла Дейкин выбежала из дома с

футболкой, Гарольд тащил куда-то складные стулья. Он видел, как из своего дома вышла Мэй Рупер, засучила рукава и с воинственным видом зашагала куда-то, словно на бой.

Ему очень хотелось пойти посмотреть, что же происходит, но он боялся вопросов. Со времени обнаружения туфель Маргарет он старательно избегал встреч с соседями. Пару раз в дверь к нему стучалась Шейла, и еще он видел, как Брайан ошивается возле его дома, поглядывает на окна, но пока ему вполне успешно удавалось скрыться из вида. Спрятаться, скрыться от их глаз.

Капрал полиции Грин проявил больше настойчивости, что и понятно – уж таковы они все, эти полицейские. Он стучался и в парадную, и в заднюю двери, но лишь когда начал кричать в щель почтового ящика, Джон решил, что лучше ответить, пока капрал Грин не поднял на ноги всю улицу этим своим криком.

Грин хотел знать, не хочет ли он вступить в контакт с их сотрудником по связям с общественностью.

Джон очень вежливо объяснил, что у него нет ни малейшего желания вступать в контакт с кем бы то ни было, и уж тем более – с полицией.

Капрал полиции Грин посоветовал ему сохранять спокойствие, в ответ Джон заметил, что это вряд ли возможно. Особенно с учетом того, что детектив-инспектор Хислоп выдвигает самые нелепые предположения о случившемся с Маргарет. Ведь совершенно очевидно, что она в добром здравии и скоро вернется. К тому же близится годовщина их свадьбы, и она ни за что не пропустит такое событие, и что лично ему все равно, что думают по этому поводу капрал полиции Грин, капрал полиции Хэй и даже сам детектив-инспектор Хислоп, вместе взятые.

Капрал полиции Грин уставился на него с разинутым ртом, что, как совершенно справедливо заметил Джон, является основной причиной дурного запаха изо рта и даже может привести к различным заболеваниям ротовой полости.

После этого капрал полиции Грин оставил его в покое. Джон понимал, что надо бы позвонить детективу-инспектору Хислопу и рассказать ему всю правду, вот только они все равно ничего не поймут. А он лишь навлечет на себя большие неприятности.

Так что звонить не обязательно. Джон вообще не слишком доверял полицейским. Он и себе не очень-то доверял, понимал, что может сболтнуть лишнего. В конце он почти всегда мог ляпнуть нечто такое, чего вовсе не собирался. И если б он не выболтал одну тайну Брайану, которому тогда было всего двенадцать, то не оказался бы в такой неприятной ситуации сейчас.

16 ноября 1967 года

На улице царит тьма. Длинные тени тянутся по тихим замерзшим лужайкам, свинцовые тучи давят всем своим весом на серо-стальные крыши. Джон Кризи видит это из окна. Осторожно помешивает чай, стараясь, чтобы ложка не задевала краев фарфоровой чашки, опасается, что даже малейший шум может разбудить тьму, и тогда она ворвется в дом и поглотит его.

Чай слишком горячий и сладкий. После смерти отца мама только и знала, что пичкать сына углеводами. Может, думал Джон, таков был ее способ удержать его в доме, как-то подсластить его существование, чтобы он стал слишком толст и ленив и уже не помышлял о побеге от нее.