Среди овец и козлищ
Шрифт:
– Если это Тилли, скажи ей, что я очень занята! – крикнула я через перила и уселась на пол.
А затем тотчас вскочила.
– Ну, не так уж занята, что не смогу с ней поговорить. Но все же занята, – добавила я.
Было слышно, что мама не слишком торопится подойти.
Но вот она подошла. Я пыталась расслышать, о чем речь, но она отвернулась лицом к стене и заговорила так тихо, что не было слышно почти ни единого слова. Закончив разговор, мама очень медленно опустила трубку на рычаг и прошла в гостиную. Там сидел отец, занимался какой-то
Показалось, что я просидела на лестничной площадке целую вечность. Спина ныла, ноги начали затекать, но я по-прежнему не сводила глаз с двери в гостиную, все ждала, когда она откроется.
И лишь когда дверь, наконец, отворили, стало ясно: уж лучше бы так и осталась закрытой.
Мама подняла голову и крикнула:
– Грейс, спустись-ка сюда на минутку. Мы хотим с тобой поговорить.
Я не ответила.
Через минуту ее лицо возникло у подножья лестницы.
– Ну, я правда страшно занята, мам, ты же знаешь.
Слова эти прозвучали шепотом.
– Это важно, – сказала мама. И одарила меня своей фирменной улыбкой.
Я поднялась и почувствовала – ноги у меня как ватные.
Я уселась в кресло рядом с камином.
Родители уселись напротив, на диван, папа обнял маму за плечи. Оба они были бледны и выглядели как-то странно, словно вот-вот сломаются.
– Нам надо с тобой поговорить, – сказал отец.
Я приподнялась из кресла.
– Вообще-то я собиралась зайти к миссис Мортон, так что можете поговорить со мной и позже. Или вообще завтра, – предложила я.
Отец наклонился вперед и заставил меня сесть.
– Грейс, – сказал он. – Мы должны сообщить тебе кое-что.
И тут мама вдруг заплакала.
А я опустила глаза, взглянула на свои руки и увидела, как они дрожат.
7 ноября 1967 года
На крики Сильвии Беннет из своих домов сбегаются все соседи.
Первой появляется Шейла Дейкин. Она вытирает руки кухонным полотенцем и рассерженно хмурится. Спрашивает, из-за чего этот визг и крик. Шлепает в домашних туфлях по садовой дорожке.
– Грейс. – Эрик все еще обнимает Сильвию за плечи. Боится разжать руки, боится, что, если отпустит ее, та упадет. – Говорит, что Грейс куда-то исчезла.
Шейла выбегает из ворот на улицу. Кухонное полотенце падает на тротуар.
– Исчезла?
Сильвия еще плотней прижимает руки к голове.
– Люди так просто не исчезают. – Шейла отстраняет Эрика, берет Сильвию за запястья, отводит их.
Эрик предоставляет свободу действий Шейле. Он не силен в утешениях. Всегда в таких случаях ставил чайник на плиту, звонил по телефону и отдавал указания. Нет, его никак нельзя было назвать человеком черствым, просто он сразу же начинал сострадать, огорчаться, а потому пострадавший страдал еще больше.
И вот Сильвия начинает стонать и бессвязно лепетать что-то.
– Послушай меня! – снова говорит Шейла, и Сильвия затихает и смотрит на нее послушно, как малое
Шейла так и выстреливает вопросами. Делает паузы, давая Сильвии возможность ответить, но та запинается и не успевает, потому что тут же звучит следующий вопрос. Но когда Сильвии все же удается ответить, фразы ее фрагментарны, слова отрывисты и невнятны, страх изгоняет смысл из этих предложений.
Грейс была на кухне, говорит она, в прогулочной коляске. Они собирались выйти ненадолго. Она, Сильвия, пошла наверх переобуться, а когда вернулась, Грейс и коляска исчезли.
– Как долго ты пробыла наверху? – спрашивает ее Шейла. Сильвия смотрит на мостовую, и Шейла нагибается, чтобы поймать ее взгляд. – Долго или нет?
– Недолго, – отвечает та. – Не очень долго.
Эрик снова кладет ей руку на плечо.
– Да, но сколько именно времени, милая? Это очень важно.
Сильвия проводит руками по волосам, откидывает их назад. От этого глаза ее кажутся еще больше, особенно белки.
– Я села на кровать. Думаю, могла задремать, – говорит она. – Но совсем ненадолго. Всего на минутку. Не знаю…
Эрик смотрит на Шейлу. Они обмениваются многозначительными взглядами, и Сильвия это замечает.
– Я ни в чем не виновата! – Она снова кричит. – Вы никогда не поймете, что это такое. Никто не поймет!
Все больше людей появляется на улице. Мэй Рупер стоит у изгороди своего сада, слушает, глаза от любопытства большие, как блюдца. Она что-то жует и начинает жевать все медленнее с каждым новым высказыванием, словно для того, чтобы сосредоточиться, нужно задействовать должным образом все лицо. С левой стороны от матери возникает Брайан, но она отодвигает его, чтобы не загораживал вид.
– А ты в доме-то хорошо смотрела? – спрашивает Шейла. – Проверила каждую комнату?
Сильвия кивает. Теперь она плачет, ее сотрясают горькие мучительные рыдания.
Шейла озирается по сторонам и видит Мэй.
– Поди, посмотри в доме еще раз, – командует она. – Чтоб уж наверняка.
Мэй прижимает руку к груди.
– Кто, я? – бормочет она.
– Давай, действуй, Мэй! И поживее.
Мэй переползает на другую сторону дороги, точно перезрелое насекомое, и Шейла снова оборачивается к Сильвии. Теперь на улице уже целая толпа. Гарольд и Дороти Форбс, Джон Кризи, Тощий Брайан. Все они окружают бьющуюся в истерике Сильвию плотным кольцом, точно дикое животное, пойманное в ловушку.
– Теперь расскажи нам, что случилось утром, – говорит Шейла. – Все до мелочей. Ты кого-нибудь видела? Может, постороннего? Говорила с кем-нибудь?
Эрик слушает, как Сильвия вспоминает события утра. Вполне обычный день. Странно, что худший день в твоей жизни часто начинается как самый обычный. Ты даже можешь пожаловаться себе на его обыденность. Можешь возжелать, чтоб произошло что-нибудь интересное, такое, что разрушило бы рутину; и как раз в тот момент, когда начинаешь думать, что просто не в силах долее выносить эту монотонность, случается нечто, разрушающее твою жизнь.