Среди погибших не значатся. Подступы к «Неприступному». Made in.
Шрифт:
– Немецких саперов?! – не выдержав роли беспристрастного слушателя, восклицает Бурсов.
– Я–то лично этого не делаю. У меня скромная роль лагерного старшины, а остальные учат их. Почему?.. На это нелегко ответить. Это вы со временем сами узнаете.
– Что же они, духом, что ли, пали?
– Не все, но кое–кто приуныл, конечно. Плен, сами понимаете, не санаторий.
– И у них даже мысли о побеге не возникает?
– Тех, у которых такие мысли возникали, выводили перед строем на аппельплац и расстреливали. Повторяю – за одни только мысли об этом.
– И у всех были только
– Ну зачем же только мысли? Кое–кто пытался, и бежать. Тогда расстреливали не только его, но и каждого третьего из выстроенных на аппельплацу.
Бурсову хочется спросить: «А вот вы лично пытались ли?» – но он лишь вздыхает и отворачивается к окну,
– Вы, наверное, спросите, – раздумчиво, будто размышляя вслух, продолжает Азаров, – а тде же ваша офицерская честь, где советская совесть? Но для того чтобы нас осуждать, нужно прежде побывать в нашей шкуре… А такая возможность вам скоро представится.
Азаров, сидевший до этого на нарах против Бурсова, вдруг быстро встал и направился к выходу. Прикрыв за собой дверь и постояв немного возле барака, он возвратился и сел на прежнее место.
– И вот что еще не мешает вам знать, – продолжает он, не объясняя причины своего беспокойства. – Комендант этого спецлагеря, капитан Фогт, не общевойсковой офицер, а эсэсовский гауптштурмфюрер. И его помощник, унтер–фельдфебель Крауз, тоже фашист, шарфюрер. Это они специально для нас общевойсковую форму надели и заменили свои эсэсовские звания армейскими.
И снова пауза. Но на этот раз Азаров не выходит из барака. Прильнув к зарешеченному окну, он внимательно всматривается во что–то. Обернувшись, продолжает:
– И ведут они себя помягче, чем другие эсэсовцы. Фогт, конечно, хорошо понимает, что добром от нас большего можно добиться, чем жестокостью. Крауз же и не пытается притворяться добреньким. Он–то настоящий зверь, его лишь Фогт сдерживает. А в остальном тут у нас, как и во всех шталагах: и «кугель» – приказ о немедленном расстреле за попытку к бегству, и «зондербехандлунг», то есть «особое обращение» с некоторыми из нас, означающее уничтожение.
– Да, и еще вот что имейте в виду, – помолчав, добавляет Азаров. – Охрану нашего лагеря несут эсэсовцы, а проволочное ограждение вокруг лагеря под электрическим током высокого напряжения.
– Это вы на тот случай, если мы вздумаем бежать? – усмехается Бурсов.
– Нет, так просто, на всякий случай.
Азаров хочет сказать им еще что–то, но прежде снова подходит к окну и лишь после этого шепотом сообщает:
– На вас у них особая надежда. Со слов прибывшего вместе с вами старшего лейтенанта Сердюка им известно, что вы крупные специалисты по взрывному делу, что вели какие–то эксперименты по детонации минных полей. Это их сейчас особенно интересует. Похоже, что они предложат вам продолжить тут эти эксперименты. Ну, вот пока и все. И считайте, что такого разговора между нами не было.
Он прикладывает руку к пилотке и поспешно уходит, а Бурсов с Огинским долго молча лежат на нарах, осмысливая сказанное Азаровым.
– А знаете, – произносит наконец Бурсов, резко повернувшись к Огинскому, – чем–то этот лейтенант мне понравился.
– А мне не очень. Хотя, в общем–то, все рассказанное
– Вы на меня не обижайтесь, Евгений Александрович, – кладет Бурсов руку на плечо Огинского, – но вы, по–моему, не очень разбираетесь в людях. Вот старший лейтенант Сердюк, например, вам понравился, а он уже все о вас немцам выложил, да еще, пожалуй, и присочинил кое–что…
Потом он слезает с нар и долго ходит по бараку, раздумывая над словами Азарова.
Ему не кажется странной откровенность лейтенанта. Подозревать в них предателей Азаров ведь не мог – их и самих предал Сердюк, сообщив коменданту спецлагеря Фогту об эксперименте обстрела минных полей артиллерийским огнем. Но почему капитан Фогт заинтересовался этим? Неужели и немцы считают возможным взрывать саперные минные поля артиллерийским обстрелом?
Конечно, для них такая возможность необычайно заманчива. В одном только корпусе, в который входила дивизия Бурсова, установлено около тридцати пяти тысяч противотанковых мин да свыше сорока пяти тысяч противопехотных. Они надежно прикрывали подступы к переднему краю корпусной обороны. Мало разве подорвалось на них немецкой техники?
Ну, а если бы артналетом можно было вызвать детонацию минных взрывателей? В одно мгновение любые минные поля полетели бы тогда к черту!
Бурсов знает по опыту, что при артобстреле мины взрываются лишь при прямых попаданиях. Но детонация взрывчатых веществ изучена очень слабо. Слишком уж много в ней неясного. Огинский, конечно, лучше его разбирается в этом – он специалист по теории взрыва, автор многих статей по вопросам детонации взрывчатых веществ.
– А не кажется ли вам, Евгений Александрович, что немцы тоже собираются проводить или, может быть, уже проводят обстрел минных полей артогнем?
Огинского не удивляет вопрос Бурсова. Он и сам думает об этом.
– Вполне возможно, Иван Васильевич. Преодоление наших минных заграждений им слишком дорого стоит. Не думаю только, чтоб немцам удалось добиться какого–нибудь успеха. Современной науке слишком плохо известны химические процессы, происходящие при детонации конденсированных взрывчатых веществ. Мы лишь предполагаем, что атомы в их молекулах занимают малоустойчивое положение. Нечто вроде равновесия карандаша, поставленного на стол незаточенным концом.
Беспокоит Бурсова и старший лейтенант Сердюк. Он хоть и был неплохим полковым инженером, но никогда не отличался храбростью. Неужели же теперь действительно окажется еще и предателем?
ПРЕДЛОЖЕНИЕ КАПИТАНА ФОГТА
Проходит целая неделя, а Бурсова с Огинским по–прежнему навещает только лагерный старшина Азаров.
Явившись к ним в следующий раз, он сообщил то, о чем забыл рассказать накануне – о порядках в спецлагере капитана Фогта. А порядки тут такие: в шесть утра подъем, затем перекличка и зарядка. Есть даже строевые занятия, которые проводит лично Фогт. И никакой политики. Зато спецделу, главным образом минированию и разминированию, отводится почти весь день.