Среди призраков
Шрифт:
Звонок вернул меня из коридора. Вслед за нами, неохотно тянувшимися в класс ребятами, вошла математичка Нина Васильевна. Гул в классе не сразу, но все же умолк.
– Садитесь, - бросила она, не глядя на нас, и очень напрасно, если б глянула, то убедилась бы, что никто не стоял.
– Здра-асте...
– проблеяли с последней парты. Несколько человек приглушенно и коротко рассмеялись.
– И не паясничайте, - предупредила Нина Васильевна строго.
Было заметно, что настроение у нее препаршивое. По этому поводу тут же начались шутливые перешептывания среди мальчиков.
– Не с той ноги встала, - послышался слева от меня отчетливый шепот; говоривший не отличался оригинальностью, как видите, но таких у нас немного, обычно стараются что-нибудь
– У, злая сегодня... Видно, ночью...
– ...оргазма не было, - закончил за него другой голос спокойно.
Послышалось хихиканье.
– Тихо, - сказала Нина Васильевна, поковырялась в своих тетрадках, что-то поотмечала в классном журнале, и тоном, не допускающим возражений, напряженным голосом, который ясно говорил, что она ждет этих возражений и готова отразить их, произнесла: - Пишем контрольную.
– Вы же не предупреждали, - послышался одинокий неуверенный голос.
– Это кто там бунтует?
– вскинулась тут же Нина Васильевна.
– Вы не в детском садике, чтобы каждый раз предупреждать. Пишем, и все! Ничего нового для вас тут нет, все это мы проходили. А кто не хочет писать, получай свою двойку - и скатертью дорога!..
Ну, здесь она, конечно, маху дала. Через минуту она поняла это, но было поздно.
Вышел Ариф, который дистрофическим голосом возразил с последней парты, и за ним - один за другим - nqrflHy-лись все девять мальчиков нашего класса. С некоторых пор это у нас практиковалось, а недавно из неравной борьбы с учителями мы вышли победителями; и они, видя свою беспомощность перед новым явлением, перестали выгонять мальчиков с уроков, так как уходили все девять, если выгоняли одного. Нас поначалу запугивали двойками, и бывало так, что, когда мы выходили, всем нам и в самом деле ставили двойки в журнале, однако такой метод вскоре был отвергнут самими придумавшими его: во-первых, он не прошиб наше мальчишеское упрямство, а, даже наоборот, еще больше укрепил его, во-вторых, успеваемость в классе сильно понизилась, вследствие чего директор вызвал к себе нашу классную "даму" и сделал ей втык. Двойки перестали ставить оптом, и мы повеселели - ну в самом деле, кому охота ни за что ни про что отхватить паяльник; я, например, всегда почти знаю урок, так что мне это ни к чему. Одним словом, эта мера пресечения изжила себя, а все другие меры были еще менее чувствительными. Так вот, только встал Ариф, в других словно по команде взыграло чувство солидарности и мальчишеского позерства, и все стали по одному выходить из класса. Признаться, не люблю я такую стадность, такое баранье чувство локтя, но не мог же я оставаться в классе, сами понимаете, когда все выходили... Хотя на этот раз Ариф явно передергивал - она-то не сказала прямо, что выгоняет. Наверно, он совсем уж не готов к контрольной, раз ищет любой повод и хватается за любое ее неосторожное слово. Когда я поднялся, чтобы выйти из-за парты, хотя все это казалось мне смешным позерством и мальчишечьим кривляньем, Наргиз схватила меня за руку.
– Не дури!
– сказала она строго, как человек, имеющий власть над другим и уверенный, что ему подчинятся без возражений и даже за счастье почтут. Это тоже было смешно и фальшиво.
– Нам на этой выходить, дамочка, так что извини-подвинься, - сказал я, изобразив придурка не хуже Балбеса Абаса.
– - Придурок, - сказала она, очень даже проницательно разгадав мою сущность на данную минуту.
Мы вышли на улицу и уселись на каменном парапете у дверей школы. На улицу выходил крохотный балкончик как раз над входом в школу, со второго этажа, из директорского кабинета. А на балкон в таких случаях выходил директор, моментально уведомленный учителем об очередном ЧП. Вот и сейчас, не прошло и трех минут, не успели .мы закурить мои "Мальборо", которыми я угощал ребят, директор вышел на балкон и озабоченно глянул вниз, на нас.
– Так я и знал, что он сейчас выскочит, - насмешливо сказал Саша, пряча сигарету в рукав.
– Как картонный
– Оперативно действует, - сказал Сурик.
– Хорошо, хоть выйти успели, а то скоро, мне кажется, он раньше нас будет выскакивать...
– Как тень отца Гамлета, - сказал я.
– Как кукушка из часов...
– Видно, у него сзади есть механизм такой, - сказал Эльчин.
– Это точно. Как только мы здесь, ему там не сидится.
– Задом чует, - сказал Ариф.
– Ха-ха!..
– Керимов, Асланов, Алиев, Коган, Воронин и прочая, прочая, я жду вас с нетерпением, - возвестил сверху директор.
– Весьма польщены, - тихо, чтобы директор не услышал, ответил Сурик.
И опять каждый что-то сострил, вставая и отряхивая зад. Директор ждал на балконе, пока мы не вошли в школу, как капитан на мостике, который (если только допустимо подобное сравнение) удовлетворенно наблюдает возвращение крыс на свой корабль, что покинули они по ложной тревоге: нет, оказывается, течи и все в полном порядке.
– И пожалуйста, - сказал сверху директор, - не ругайте моих предков. Это не облегчит вашу участь.
– Ишь ты, юморист, - сказал Эльчин.
– В КВН его, в КВН, - подал голос Ариф.
– В "Что, где, когда?", - бросил реплику Сурик.
– Остряк тридцатых годов...
Директора мы совсем не уважали и немного побаивались, потому что знали он способен на любую пакость.
Раз на моих глазах с нашим директором произошел такой случай. В школе устраивали вечер с танцами. Привалила, разумеется, и вся окрестная шпана. Один из них по кличке Боба, что значит - дедушка, малорослый тридцатилетний крепыш, весь в татуировках, накурившийся анаши, вошел в школу, отстранив сторожа, которому строго-настрого было наказано не пропускать никого из посторонних. Сторож растерялся, а директор, сердитый, подойдя к нему, стал выговаривать ему громко:
– Я тебе что говорил? Я же тебя предупреждал, чтобы не пропускал посторонних!
Бобе, уже гулявшему по вестибюлю, это не понравилось. Он неторопливо подошел к директору и спросил:
– Кого вы называете посторонним?
Несколько ребят - постоянная свита Бобы, уже успевшая вслед за своим вожаком просочиться в вестибюль, - окружили директора, молча взиравшего на Бобу. Такое молчаливое взирание на его персону тоже, видимо, не очень было по душе Бобе.
– Реджаб, - обратился Боба к директору по имени и вдруг, стоя вплотную к нему, изловчившись, схватил нашего директора за ухо.
– Реджаб, кто здесь директор?
^- Я директор, Боба, - испуганно ответил Раджаб Ваги-фович, заискивающе и жалко улыбаясь, изо всех сил стараясь -. это старание четко отпечаталось на его лице - как-нибудь превратить все в шутку. Но ударить Бобу по руке, крепко державшей его за ухо, он не посмел. Так и стоял в нелепой позе, склонившись всем своим тощим телом к коротышке Бобе. Ребята с любопытством, стоя в сторонке, ожидали, чем кончится эта сцена. Бобу все знали в нашем районе, то есть вся милиция и вся шпана. В общей сложности десять лет из своих тридцати Боба просидел по разным тюрьмам Баку, Ташкента и Махачкалы. ^Был наслышан о Бобе и наш директор Раджаб Гуламов. Мне, откровенно говоря, хотя я мало сказать, что недолюбливал директора (скорее презирал его), все же было неприятно наблюдать, как унижают его достоинство, потому что все-таки, что бы там ни было, - это наш директор, наш руководитель, и, унижая его, косвенно унижают и нас, учащихся в школе, которой он руководит. Однако скрепя сердце я наблюдал, чем все это закончится.
– Кто директор, Реджаб?
– спросил еще раз Боба, называя Раджаба чисто с бакинским выговором - Реджаб, то есть в какой-то степени относясь презрительно и к его имени: вот, мол, как хочу, гак и выговариваю твое имя, и мне наплевать, как оно на самом деле должно произноситься; Боба, повторив свой вопрос - было видно, - еще сильнее скрутил в пальцах директорское ухо.
– Ой, Боба, пусти!
– крикнул невольно Раджаб Ваги-фович, и беспомощная улыбка исказилась и превратилась в гримасу боля на его лице.