Сшитое сердце
Шрифт:
Он никогда не читал с кафедры строк, где говорится об одержимых, и ни в одной своей проповеди не упоминал нечистого, больше всего опасаясь, как бы не началась эпидемия одержимости. И пусть его паства ни слова не понимала на латыни, незачем было подливать масла в огонь. Чтобы не будить лиха, лучше вообще о нем не говорить.
Пастырь долго боролся с темными вековыми поверьями, трогавшими души, о которых он пекся, но ему не удалось наставить своих овечек на истинный путь. Он всего лишь заставил их умолкнуть – ему перестали рассказывать про сглаз и про окровавленные
Выслушав исповеди Фраскиты и ее матери на следующий день после Пасхи, он глубоко вздохнул, и обе отделались двумя-тремя часами коленопреклоненных молитв в маленькой церкви. Но, увидев, как истощенная старушка день за днем голыми руками – свою лопату муж у нее отобрал – роет ямы, он догадался, что внезапное помешательство связано с нелепой историей, о которой они говорили на исповеди за несколько месяцев до того, и отправился к Фраските.
– Фраскита, что ищет твоя мать? – спросил он.
– Шкатулку. – Девочка не пыталась увильнуть от ответа.
– А что лежит в этой шкатулке? – продолжал расспрашивать падре.
– Этого мы не знаем.
– Так что же, твоя мама не знает, что ищет так рьяно? Больно смотреть, как она целыми днями ворочает камни и скребет землю. У старухи все руки ободраны.
– Да, вот именно, она ищет нечто не известное ей и даже еще не существующее.
– Так что же, и пресловутой шкатулки, о которой она неотступно думает, тоже не существует?
– Шкатулка-то существует, но пока что она пуста. Ну, то есть, я так думаю.
– Ничего не понимаю, но ты сейчас же принесешь эту шкатулку и отдашь ее матери, пока она не умерла от изнеможения среди камней.
– Нет.
– Именем Бога велю тебе это сделать.
Фраскита поглядела на него и медленно покачала головой.
– Ты упряма, дочь моя. Разве ты не видишь, что опасность угрожает не только твоей матери? Я знаю здешних людей, нам не придется долго ждать, чтобы другая женщина принялась, в свой черед, рыть повсюду ямы, а потом мужчины перестанут называть твою маму la fada, полоумная, и придумают для нее какую-нибудь серьезную причину копать. Они решат, что она видела во сне клад или еще что-нибудь такое, и некому станет работать в оливковой роще, и лопаты будут перекапывать этот холм до тех пор, пока он не рассыплется.
– Ждать осталось уже недолго. Через двадцать дней мы сможем открыть шкатулку, и тогда мама успокоится.
– Да уже через неделю будет поздно! Люди с воображением выдумают какую-нибудь нелепицу, и через семь дней мы ничем не сможем помочь тем, кто займется этими беспредметными поисками. Берегись, Фраскита, ты слишком упряма!
И рассерженный священник вышел, больше ничего не сказав.
Он угадал – назавтра землю рыла не только мать Фраскиты. С каждым днем копающих становилось все больше, и сколько бы девочка ни твердила им всем, что в шкатулке, которую они ищут, ничего нет, ее не слышали. Лопаты вгрызались в твердую, насквозь промерзшую землю.
Напрасно Эредиа
Некоторые закопались так глубоко, что оказались в ловушке и провели не один день в яме, которую сами и вырыли, прежде чем их нашли и вызволили из каменной темницы.
Случались осыпи, драки, обморожения. Женщины и дети перетаскали тысячи корзин, наполненных землей, пылью и камнями.
После недели таких трудов шагу нельзя было ступить, без того чтобы не подвернуть ногу или не провалиться в яму. Однако никто ничего не нашел, кроме нескольких разбитых кувшинов, нескольких древних костей и великолепной бронзовой маски. Эта древняя маска изображала юношу пугающей красоты, его глаза были яростно искорежены. Античный шедевр был деревенским ни к чему, и его переплавили. Тот, кто его нашел, сделал из бронзы украшения для жены и дочери. Прекрасный юноша превратился в женские побрякушки.
Вот тогда люди начали задумываться, что же они так искали больше недели. И осознали, что понятия не имели об этом, и сказали, что у женщины, молча продолжавшей рыть землю тут и там, взгляд определенно странный.
Деревня постепенно образумилась и прислушалась к советам священника. И мужчины и женщины вернулись к работе, одна только мать Фраскиты продолжала упорствовать.
Наконец срок, назначенный голосом, подошел к концу.
Фраскита дождалась черной ночи, чтобы повести мать в белую, заиндевевшую рощу Эредиа.
Она без особого труда нашла двойную оливу. Земля была беспорядочно изрыта лопатами, и еще не засыпанные кратеры придавали пейзажу сходство с лунным.
Фраските не удалось разыскать отцовскую лопату, и она терпеливо копала камнем. Вскоре она добралась до крышки шкатулки и смогла высвободить ее из холодной земляной оболочки.
Мать широко улыбалась, она радовалась совсем по-детски, и ее окруженные морщинами глаза блестели, как два черных шарика.
– Открывай, открывай же!
Фраскита онемевшими пальцами приподняла крышку.
Шкатулка была заполнена катушками с нитками всех оттенков, сотни булавок были воткнуты в одну из тех подушечек, какие портнихи носят на запястье вместо украшений. Еще там были ножницы с тонкой резьбой в красном бархатном футляре, закрепленном на крышке узкими кожаными ремешками, простенький наперсток и аккуратно размещенные на широкой синей ленте иглы разных размеров.
– Всего лишь шкатулка для рукоделия, – прошептала мать. – Всего-навсего!
– Да ты посмотри, какие цвета! Каким блеклым кажется наш мир рядом с этими нитками! Все у нас запыленное, а краски выцвели от солнца. Какое чудо! Эти катушки сияют даже в полутьме! Наверное, есть где-то страны с чистыми красками, пестрые страны, такие же веселые, как то, что лежит в этой шкатулке.