Ссора с патриархом
Шрифт:
— У меня мурашки пробегают по спине всякий раз, как вспоминаю об этом. Раньше я тоже всегда говорил: «Глупости! Выдумки!», когда слышал разговоры о таких вещах. Но теперь голову дам на отсечение, ваша светлость, — потому что это правда, — если бы меня кто-нибудь заставил сказать, будь это не так… Я ехал посреди проселочной дороги, здесь, в Марджителло, и никого впереди не было. Видно-то было хорошо… К тому же, если б речь шла о пешеходе, может, я и не заметил бы его… Но всадника! Я по крайней мере хоть топот мула должен был бы услышать… И вдруг!.. Мул и человек, сидевший на нем, словно выросли прямо из-под земли! Мул прыгал, крутился во все стороны… Шагах в двадцати, ваша
Маркиз поднялся со стула, бледный, с пересохшим ртом, и, пытаясь скрыть дрожь, которая охватила его, стал ходить взад и вперед по комнате, повернувшись спиной к крестьянам.
— Я людей боюсь, души покойников мне не страшны! — воскликнул управляющий. — Как-то возвращался я с поля около полуночи. Луна светила так ярко, что видно было как днем. И вдруг у церкви святого Антонио появляется призрак, завернутый в простыню, а на голове мотовило крутится и крутится! Останавливаюсь… и он останавливается. А мотовило все крутится. Не поверите, у меня душа ушла в пятки! И тут мне показалось, что призрак хочет преградить мне дорогу, я и закричал: «Ради мадонны!» И погремел в кармане ключом от дома, ножичком с железной ручкой да двумя сольдо, будто взводил курок пистолета… И бросился к нему, чтобы поймать за край простыни. «Кум Нунцио, что вы делаете!..» Призраком оказался этот негодяй Тестасекка. «Это вы, кум?» — «Тише, вы ничего не видели!» И о том, что я видел, я и в самом деле никогда никому не говорил… Человек, спускавшийся с балкона по веревочной лестнице…
— Вор?
— Да, из тех, что выращивают кое-что на лбу у мужей… Любой другой на моем месте убежал бы и теперь рассказывал бы, как и вы, про призрака с простыней и мотовилом на голове.
— А как же мул и всадник, что исчезли под землей в мгновение ока? — снова спросил крестьянин, который кончил курить и теперь выбивал пепел из трубки на ладонь.
— Что вы обо всем этом скажете, ваша милость? — поинтересовался управляющий.
Маркиз не ответил и долго еще ходил взад и вперед по комнате, опустив голову и заложив руки за спину, сжимая время от времени губы, словно стараясь сдержать слова, что вертелись у него на языке. Он то и дело пожимал плечами, уйдя в какие-то размышления, которые, похоже, заставили его забыть, где он находится.
— Пойдемте и мы спать! — сказал один из крестьян.
Двое других тоже поднялись.
— Доброй ночи, ваша милость!
Маркиз кивнул им вместо ответа и остановился посреди комнаты.
— Судьба! — воскликнул управляющий. — Что тут поделаешь, ваша светлость? Тот самый кирпич, который падает с неба, когда совсем не ждешь! Если позволите, я лягу на кровать Титты, на случай если вашей милости что-нибудь понадобится.
И он взял лампу, чтобы проводить хозяина наверх.
— Хорошо, — согласился маркиз.
Двор был залит лунным светом. В глубокой ночной тишине лишь доносилась откуда-то издалека песня.
29
Дома
Старик, приготовив петлю, дождался, когда будет проезжать маркиз, и, обрушив на него все мыслимые и немыслимые проклятия, повесился у него на глазах. Маркиз от испуга свалился на землю как подкошенный, его отнесли в дом, и там он пришел в себя только через два часа!..
Старик явился к маркизу с веревкой в руках:
— Возвращаю вам семьдесят унций. Отдайте мне мою землю, или, видит бог, повешусь вон на том дереве!
— Вешайтесь, если вам так хочется. Может, вам мыла дать для веревки?
После такого жестокого ответа маркиза бедный кум Санти пошел и в самом деле повесился. Маркиз спокойно смотрел на все это из окна и даже не подумал послать кого-нибудь, чтобы помешать этой глупости!..
Старик сказал одному из племянников:
— Завтра маркиз найдет новый плод на ветке миндального дерева на моем участке в Марджителло. И подавится им!
Племянник спросил:
— Какой такой плод?
— Увидишь.
А утром ушел, никому ничего не сказав. Племянник думал, что он в церкви… А бедняга побежал вешаться!..
Титта, уехавший рано утром в Марджителло с судьей и карабинерами, оставил маркизу в большом волнении.
Увидев мать, Цозима бросилась ей на грудь и разрыдалась:
— Какое несчастье, мама, какое несчастье!
Но тут появился кавалер Пергола:
— Перестаньте, кузина!.. Ну при чем тут маркиз?
Дон Аквиланте немного успокоил ее, подробно рассказав, как было дело. Никто не мог знать лучше него, потому что он заключал эту сделку. У маркиза тогда совсем другое было в голове, а не земля кума Санти!
— Старик пришел ко мне: «Синьор адвокат, закончим это дело!» Я поначалу и не понял: «Что мы должны кончать?» — «Да эту историю с моим участком в Марджителло». — «Вы наконец решились?…»
— Но почему же?.. — воскликнула маркиза, сжимая руки. — Почему же?
— Потому что старый скряга хотел бы иметь и землю, и деньги. Все крестьяне таковы. Вор на воре сидит. Животные! Скоты в человеческом обличье.
Он говорил это с загадочным видом, качая головой, щурясь, как будто в словах этих скрывался некий глубокий смысл, объяснять который было бы бесполезно: ни синьора, ни кавалер Пергола ничего не поняли бы.
При появлении маркиза в дверях гостиной все умолкли, не решаясь произнести ни слова.
— Что здесь происходит? Оплакиваете? — невольно воскликнул маркиз. Ему и в самом деле показалось, будто он вошел в комнату, где родственники умершего молчаливо принимают самых близких людей по обычаю, скорее всего восточному, еще живущему в Сицилии.
— Как вы себя чувствуете? — спросила маркиза.
— Я?.. Прекрасно!..
Он был бледен, и в голосе его слышалось сильное раздражение.
— Прекрасно, говорю вам! — повторил он в ответ на недоуменный жест маркизы.
— Только этого еще не хватало, — вмешался кавалер Пергола, — чтобы у кузена болела голова из-за того, что какой-то болван вздумал повеситься!
— Жаль только, что мне не удалось выспаться прошлой ночью, — добавил маркиз. — Пойду посплю пару часов.
Маркиза направилась за ним в спальню.
— Спасибо, мне ничего не нужно, — сказал он.
— Выпейте хотя бы кофе с желтком.
— Не хочу. Дайте мне поспать пару часов.
— Я знаю, вам было плохо…
— Плохо? Отчего? Что я — ребенок?