Ссора с патриархом
Шрифт:
6
В Раббато уже было известно — передали по телеграфу, — что Нели Казаччо осужден: «Пятнадцать лет!»
И два дня спустя люди осаждали вернувшихся свидетелей, желая узнать все подробности дела.
Нели, едва услышав «Пятнадцать лет!», закрыл лицо руками и разрыдался. Потом поднял правую руку и закричал:
— Господи, клянусь перед твоим божественным ликом: я невиновен! И если я говорю неправду, порази меня.
Все в зале повернулись к распятию, висевшему на стене за креслом председателя, будто оно и в самом деле должно ответить осужденному. Но карабинеры подхватили его, потому что он еле держался на ногах, и увели прочь. Он
— Бедные дети! Бедные мои дети!
А жена! Она бросилась в ноги председателю суда и, простоволосая, обливаясь слезами, умоляла помиловать мужа:
— Он невиновен, как Иисус Христос, ваше превосходительство!
В отчаянии она обхватила его колени и не отпускала.
— Но я не король, дочь моя! Помиловать может только он.
— Ваше превосходительство все может!.. Правосудие в ваших руках!.. Он же отец четверых детей!
Пришлось силой оттащить ее.
А люди судачили по-разному: кто считал, что Нели Казаччо осужден несправедливо, а кто — наоборот.
Разве не сказал он: «Я его прихлопну!»? Это научит его держать язык за зубами. Кто молчит, не ошибается!
Господа из «Клуба собеседников» ждали возвращения маркиза Роккавердина и дона Аквиланте, чтобы во всех подробностях узнать, как прошли прения сторон и какой вердикт вынесли присяжные. Не учли даже смягчающих обстоятельств? Не может быть! Поэтому некоторые из них, самые любопытные, собрались на площади Оролоджо, чтобы задержать коляску, когда она появится там.
И полной неожиданностью для всех была странная любезность маркиза, который, выйдя вместе с доном Аквиланте из коляски, в сопровождении толпы и в окружении любопытных господ направился в клуб, где за многие годы, числясь его членом, был всего два или три раза, так как, по его мнению, туда допускалось слишком много всякого сброда.
Маркиз был неузнаваем. Вот уже два дня дон Аквиланте с изумлением наблюдал за ним и с еще большим изумлением слушал.
Члены клуба расположились полукругом в гостиной первого этажа, а за ними сгрудились любопытные из толпы, вытягивавшие шеи и поднимавшиеся на цыпочки, чтобы услышать маркиза или адвоката, которые сидели напротив, на диване у стены.
Некоторые, чтобы лучше слышать и видеть, даже забрались на цоколи четырех колонн из искусственного мрамора, поддерживавших своды гостиной.
Это возмутило маркиза.
— В чем дело? Что здесь — кукольный театр? Что им нужно? Мы же не на площади Оролоджо… Эй, официант!
И, увидев несчастного слугу, который тщетно пытался выставить посторонних, отчитал его:
— Дон Увалень! Придумали тоже: «Будьте добры, уважаемые!..» Вытолкайте их в шею, раз не умеют себя вести!
Тогда некоторые члены клуба поднялись и начали отталкивать людей, которые не хотели уходить и, сделав шаг-другой, останавливались, не желая мириться с тем, что они должны уйти, так и не удовлетворив своего любопытства.
Между тем маркиз начал свой рассказ. Послушать его теперь, так процесс прошел просто замечательно. Следователь поначалу шел вслепую, на ощупь, без всякого плана. Затем он нащупал путеводную нить, и тогда сразу же появились на свет ясные и очевидные доказательства.
— А королевский прокурор! Поток красноречия. Ревность? Неуправляемая сила? Тогда упраздним тюрьмы, и пусть убивают людей!.. Тут перед нами преднамеренное, давно задуманное убийство!.. Да, господа присяжные, закон существует и для тех, кто нарушает чужой семейный покой, кто посягает на честь семьи! Ведь если каждый из нас вздумает вершить правосудие своими руками, общество погибнет! Каждый считает, что он прав, — и чаще всего тогда, когда он виноват. Только суд, беспристрастный
Казалось, что это он сам — королевский прокурор, а члены клуба, сидящие вокруг, — присяжные, которые должны судить. Его голос обретал свою обычную силу и гремел, как во время «аудиенций», которые он давал на площадке у замка, И люди, выставленные из гостиной и столпившиеся перед огромным открытым окном, могли слышать его лучше, нежели оставаясь внутри, потому что своды зала усиливали голос, доносившийся до самого центра площади.
— И тогда несчастный защитник понял, что рот ему заткнули прежде, чем он успел его открыть… Нет, он, конечно, произнес речь! Полтора часа говорил, яростно жестикулируя, стуча кулаком по столу… Он обрушился, подумать только, даже на важных особ, которые своим примером якобы поощряют наглость у своих подчиненных! Как будто в нашем случае маркиз Роккавердина приказал Рокко: «Иди и отбей жену у Нели Казаччо!» Бедный адвокат! Он не знал, куда деваться. Боролся всеми силами даже после того, как королевский прокурор заранее отверг все обычные аргументы. Ревность! Неуправляемая сила! Ясно было, что он говорил лишь бы что-то сказать. Одни обвинения! А доказательства? «Я слышал, как он сказал!», «Мне говорили!», «Он угрожал!», «Он злой человек, он же профессиональный охотник!», «Можно ли решать вопрос о лишении свободы гражданина на таком зыбком основании?»…
И маркиз с подчеркнуто ироническим снисхождением подражал голосу и жестам адвоката, смеялся, потому что смеялись окружающие, довольный впечатлением, произведенным на слушателей, которые, должно быть, были в его глазах присяжными, заседавшими в суде, или же теми, которым дело будет передано на апелляцию. Он разгорячился, повторяя самые громкие и самые общие фразы адвоката, и стал говорить еще более насмешливым тоном, пока не дошел до речи королевского прокурора, пожелавшего выступить после всех, чтобы нанести последний удар.
— Наш адвокат уже сделал свой мастерский выпад. Он говорил кратко, но по существу, весомо, убедительно, так что возразить невозможно…
Дон Аквиланте сидел, скрестив руки на груди, прикрыв глаза, то кривя губы, то качая головой, и, казалось, не замечал гула одобрения, вызываемого словами маркиза, но он вздрогнул, когда голос последнего вдруг загремел, подобно грому, в ответ на замечание доктора Меччо, носившего неизвестно почему прозвище Святой Спиридионе.
Доктор Меччо, сидевший прямо напротив маркиза, слушал, опустив голову, опершись подбородком на позолоченный набалдашник своей бамбуковой трости, казавшейся длиннее его самого, и никак не реагировал на речь, никак не выражал одобрения, не смеялся, как все другие. И, поднявшись внезапно со своего места, выпрямившись на своих нескончаемо длинных тощих ногах — казалось, его поношенный цилиндр вот-вот упрется в потолок, — он заявил:
— Его осудили несправедливо. Я так считаю.
И тут маркиз взорвался:
— Как это несправедливо? Ведь столько доказательств! С чего вы взяли?
— Я так считаю. Присяжные тоже могут ошибаться.
— А кто же в таком случае убил Рокко Кришоне?
— Его убил не Нели Казаччо.
— Тогда кто же? Надо иметь немало дерзости, чтобы утверждать такое! Отчего же вы не пошли и не сказали это следователю, когда еще было время? И вас не мучает совесть, что вы позволили осудить, как вы утверждаете, невинного человека? Вот мы какие! «Я так считаю!» Но ваше мнение гроша ломаного не стоит по сравнению с решением присяжных! Следователь, выходит, дурак? Председатель суда и судьи тоже дураки? А кто же в таком случае убийца? Где он?