Стадия серых карликов
Шрифт:
— Перед посольством демонстранты называют себя вашими родственниками. Если они пришли проводить вас, то весьма оригинальным способом, неизвестным до сих пор в дипломатической практике. Разберитесь, — услышал он злой голос здешнего шефа.
— Слушаю, сэр.
Какие родственники? Демонстранты — это понятно, не привыкать, но откуда у него здесь родственники? Впрочем, с демонстрациями стало трудно разбираться. Из-за ихней тут демократии никогда не знаешь, к чему следует готовиться. Все у них бурлит, выплескивается на улицы, к посольствам. Раньше было проще: обстрелял американский линкор ливанскую территорию или освободила морская пехота какую-нибудь Гренаду, следовательно, извольте, господа американские дипломаты, готовиться, завтра будет демонстрация протеста. Согласованность действий московских властей и посольства в таких случаях была просто удивительная, как в русской шутке-загадке: если чукча который день дрова рубит и рубит, то какая зима будет? А теперь невозможно предугадать, когда будет демонстрация протеста, а когда — одобрямса.
Телекамеры и направленные микрофоны не развеяли его опасений насчет стихийности мероприятия — перед посольством галдела возбужденная толпа человек на триста. С лозунгами «Да здравствуют США!», «Капиталисты всех стран, соединяйтесь!», «Слава ЦК демократической партии США!», «Слава ЦК республиканской партии США!», «Под мудрым руководством господина Рональда Рейгана вперед, к победе империализма!», с разными другими «славами» и «здравствами», иными словами, типичная «зеркалка», то есть привычные лозунги с абсолютно противоположным содержанием. Правда, не было ни слова о борьбе в капсоревновании, не оказалось призывов выполнять американскую пятилетку за четыре года — и на том спасибо. Насчет «пятого пункта» анкеты выезжающих в США лозунг имел природу как бы мерцательную — какой-то диссидент из диссидентов, которому Америка не понравилась еще до того, как он в нее попал, тыкал в небо транспарант с соответствующим протестом. Его хватали за руки, низвергали транспарант, он стремительно исчезал, чтобы спустя полминуты вознестись в другом месте.
Даниэлю Гринспену тоже не нравились подробные вашингтонские анкеты. Но что делать, иначе никак не узнать, кто с тобой собирается жить в одном обществе: добропорядочный иудей, жулик или уголовник. Причем из таких, что Новый Свет сроду не видывал — бензин стали на автозаправочных станциях водой разбавлять! А что говорить о новой русской мафии, по сравнению с которой Коза Ностра — орден милосердия, по крайне мере толстовская секта непротивления злу насилием. Тут впору с Петровкой, 38 совместное предприятие по борьбе с мафией и проверке биографий создавать. А ему, видите ли, трижды мокрушнику, неизвестно сколько раз насильнику и профессиональному расхитителю социалистической собственности — Даниэль знал, кем возмущался, — въездную анкету отмени!
Ледяную ярость шефа вызвали не уголовники с гуманистическими претензиями, не лозунги, в которых социализм и коммунизм менялись местами с капитализмом и империализмом — можно подумать, что это впервые за всю историю. Причина таилась в демонстрантах первого ряда с огромным полотнищем, которое Даниэль поначалу не заметил, поскольку стал обозревать толпу с задних рядов, выискивал старых знакомых, чтобы узнать, чья бригада у русских сегодня на дежурстве. Из телекамеры пришлось выжать максимальные углы поворота, чтобы прочитать синие чернила на белом сатине: «Миссис Г. Пакулефф, спасибо за приглашение, мы готовы ехать за океан прямо сейчас!» Бросались в глаза однотипные призывы к тете не бросать на произвол социализма своих племянников и племянниц, многие кумачи пылали родственными чувствами к миссис Г. Пакулефф. И вдруг: «Братский привет мистеру Даниэлю Гринспену — славному нашему родственнику, 100-процентному янки!»
«Ну, теща, спасибо, ну, как здесь говорят, друг человека, удружила! Как же это она забыла рассказать всем, что я работаю в ЦРУ?» — подумал он и добавил для крепости родственного чувства местный многоэтажный мат.
Он как-то раньше не обращал внимания на то, что все американские старухи русского происхождения неизменно оказывались писательницами. Так же как все эмигранты отсюда — исключительно евреи. Заявился как-то чукча, уж ему-то две трубки пути до Аляски, нет, через Москву, чтоб пособие получать. Моя, говорит, не чукча, моя — бухарская еврея, сосланная на Чукотку… И здесь пишущих старух тоже хватает — должно быть, по этой причине в Советском Союзе никогда не было вдоволь бумаги. Но что его родная теща заявится сюда в качестве писательницы — подобной подлянки он никак не ожидал.
Миссис Пакулефф ежедневно вот уже две недели умудрялась участвовать в двух-трех вечерах — с формалами и неформалами, с патриотами, космополитами и интернационалистами, с кооператорами и рабочими, с торговцами и студентами, с ветеранами и валютными проститутками, короче говоря, у него не хватало сотрудников, чтобы, в случае чего, придти к ней на помощь. Ее болтовня каждое утро приводила шефа в крайне раздраженное состояние.
На первых порах ее почему-то принимали за первую жену известного писателя, уж очень у них фамилии похожи. Миссис Пакулефф поначалу категорически отрицала подобные домыслы, потом, раскусив, что теперь в России все можно, она не так рьяно давала отпор этим домыслам, потом перешла на загадочные улыбки, недомолвки, мол, как хотите, так и считайте. Но если бы она этим ограничилась! Она так разошлась, что часами стала рассказывать о своей книге, которую она якобы писала все эти годы на чужбине. По ее рассказам выходило, что ее семья подвергалась репрессиям еще с начала тридцатых годов. Элизабет всю жизнь считала, что дедушка по материнской линии был московским приказчиком, служил у нэпмана, вместе с ним и был убит грабителями. Теперь же миссис Пакулефф утверждала,
Вполне могла подзабыть, потому что теперь она бредила, ставя многие события вверх ногами, придумывала недостающие героические звенья биографии — зачем, во имя чего? Ради славы? C фанатическим упрямством она рыла для себя яму — русские спецслужбы несомненно обратили на нее внимание, не поленятся потянуть за ниточку — доберутся до ее кряканья из абверовской засады. Уверовала в собственное вранье? Рехнулась? Психологическая компенсация неприглядного прошлого? Испытывает судьбу?
— Лиз, образумь свою родительницу. Ее активность, беспардонное вранье добром не кончатся, — сказал он жене на прошлой неделе, попросил посоветовать матери меньше болтать глупостей на встречах и не приглашать в гости, то есть в Соединенные Штаты, всех, с кем бы она ни встречалась.
Жена тоже была удивлена неуемной активностью матери на общественной ниве, хотя из родственной ли, женской ли солидарности не подавала виду. Она тогда сидела перед зеркалом, готовила на ночь лицо и лениво, совершенно равнодушно отозвалась:
— Она считает, что никому из них русские не дадут выездных виз.
— Так объясни ей, что это не так. Они выпускают практически всех. Это мы ограничиваем количество виз для эмигрантов, а не они. Мы, как говорят русские, за что боролись, на то и напоролись. Отсюда множество всевозможного дерьма желает эмигрировать, а если это не удается, то поехать в так называемые гости.
— Вот и она имеет в виду гостей.
— Неужели ты не знаешь, что сейчас на Западе у многих выходцев из России объявились тучи родственников?
— Откуда они взялись? В Советском Союзе ведь запрещалось иметь на Западе родственников.
— Вот и я думаю — откуда?
— Тогда, дорогой, — укладывалась она в постель, — куда в таком случае смотрит здешнее КГБ?
Телекамеры и направленные микрофоны работали синхронно, он слышал все разговоры и даже шепотки в толпе.
… так я, значит, сын ее двоюродной тети… кликуха у этой тети — Маша или Глаша… да не дрейфь, она сама не помнит… ни хрена у нас не обломится, меня америкашки-какашки пятый месяц динамят, не понимают, бюрократы, что еще пару недель, и я эмигрирую налегке, без имущества лет на пятнадцать в соединенные штаты сибири… где эта старая б… с приглашениями… у нее подруга нэнси, раззевай варежку пошире… ты, в тартусском кемеле, не при, как танк, или ты тоже родственник… та, я точери миссис пакулефф троюротный прат… слюший, прат-припалт, нэхарашо сэбе ведешь, нэ панымаеш таво, что я тоже брат, но блыже — два с палавынай брат… та дэ ж ця галька, дэ вона чухаеться, отака и маты у нейи була чухысрака… это вы мне настаиваете сказать, что галина абрамовна пикулевич не из нашего кагала, ее отца вся одесса боялась — такой себе был бандюга, перед ним сам левка задов дрожал, как корчмарь за минуту до погрома… выдышь, там армянскы куча стоит, аны тоже родственныкы — вах, куда аллах смотрыт, ны адно дэло без армян нэ абходыцца, хоть ныкуда нэ выежжай из бакы… в штаты надо двигать только через зону, чтоб о тебе пылили голоса день и ночь, вытаскивали тебя из-за колючей проволоки… а теперь уже по политике в зону не попасть — на пушкинской спецназ на спине не один портупей нарисует и под зад коленом… ну мусора, ну гады, придумали — в диссиденты не попасть… идет, идет… траствуй, тетушка морос, задница из ваты, ты подарки нам принес, лесбиян мохнатый… ура!.. виват!..
Ох, и нехорошее предчувствие охватило Даниэля Гринспена, когда толпа возликовала. Он стал шарить телекамерой на подступах к толпе, к сожалению, его интуиция, как и в случае с чукчей не обманула — родная теща, словно победительница конкурса красоты в Техасе, триумфально-блядским шагом, с элементами припрыжки, продвигалась по тротуару вдоль самого длинного лозунга. Она была в каштановом парике, одета по-студенчески: в белых шортах с надписью сзади «Гласность!», в майке с коротким рукавом, исписанной вдоль и поперек, вкривь и вкось, разными колерами и разными шрифтами словом «перестройка». Отчаянно вертя лейблом, выжимая остатки эластичности из мосластых ног, обтянутых, не взирая на великие старания, бледно-желтой, со старческими бляшками, дряблой кожей, она победно воздевала руки, словно ей кто-то беспрерывно командовал «хенде хох!», проделывала в воздухе растопыренными кистями загадочные вращения — точно вкручивала и выкручивала над головой электрические лампочки.