Стадия серых карликов
Шрифт:
Когда же он прочел торжественно и с выражением результаты ночного бдения, прототипица Маши Кобылкиной всплеснула со всего размаху мясистыми ладонями:
— Ой, Аря, какой ты умный! Ты, наверное, у меня еврей, потому что таких умных, как ты, я еще не встречала. Нет, ты все-таки еврей!
— А что, — горделиво вздернул голову Аэроплан Леонидович, — может, и еврей. У меня в пятом пункте прочерк, потому как я доказывал паспортному столу очевидные для ума вещи: есть национальность, а есть термин более высокого понятия — интернациональность. У меня в справке по факту моего происхождения, которая была подписана собственноручно товарищем Семеном Михайловичем Буденным, указывалось, что я «по национальности Третий Интернационал». А паспортный стол мне возражал:
— Тогда ты точно — еврей, — убежденно утверждала прототипица.
— Нет, я все же до выяснения, — скромничал он.
— А чего тут выяснять, чего выяснять? — она включила профессиональную громкость, но потом, сообразив, что находится не за прилавком, перешла как бы на размышления вслух. — Значит, I-й Интернационал — твой дедушка, II-й — папа, так? Тогда и отчество у тебя не Леонидович, а Второинтернациональевич!
— О, женщина! — зарычал герой героев. — И I-й, и II-й Интернационалы — не мужчины, а организации, никакими родителями они быть не могли, тем более что из отчества Второинтернациональевич проистекает по смыслу явно меньшевистская родословная. Второй был меньшевистский, против чего я, как беспартийный буденновский большевик по рождению, решительно протестую. Еще и потому, что кто в таком случае были бабушка и мама? IУ-й, троцкистский Интернационал, или 2 1/2-й — двухсполовинный тоже меньшевистский, а, женщина? Не путай половые проблемы с политическими!
— Теперь я точно знаю, что ты у меня еврей. Такой умный, такой умный! — причитала прототипица.
Конечно, осведомленность супруга в ассортименте Интернационалов впечатляла, но смысл системы «Ордер на квитанцию» производил не меньшее впечатление. Его могли породить только свежие мозги, а не протухшие, так что вопрос о клизме и свечах отпал сам собой.
В целях дальнейшего торгового прогресса Аэроплан Леонидович предложил в Варькином магазине ввести систему предварительных ордеров, которые выдаются прикрепленному контингенту покупателей. Ордер давал право записаться в очередь на дефицитный товар в магазине за месяц, полгода или даже за год до приобретения. В день же продажи ордер давал право получить без очереди квитанцию на оплату товара. В своем проекте самый творческий человек планеты детальнейшим образом расписал всю технологию системы, определил типы ордеров, учитывающих существующие льготы и привилегии. Короче говоря, прототипица поняла новейшую концепцию таким образом, что теперь весь ходовой товар можно будет прятать в подсобке под предлогом наличия на него ордеров. Все проверки, все обэхээсесы останутся с носом, так как вся торговля станет как бы одним отделом заказов, а эти отделы, где один дефицит — мечта каждого торгового работника.
Варварек на очередной научно-практической конференции молодых работников торговли, пунцовея от старания, отбарабанила с трибуны основные моменты около-бричковской системы и обратила на себя внимание одного из торговых начальников. Тот не пошел в перерыве в комнату для президиума освежиться импортным пивом, а спустился в зал, подошел к ней — стройный и важный, еще молодой и красивый как Бельмондо, взял ее под руку и, прогуливаясь на виду у ее ошарашенных подруг, нахваливал предлагаемую систему.
— «Ордер на квитанцию» — не совсем удачное, даже несколько заумное название и, боюсь, золотая жила для сатириков. Лучше просто талоны, — эту фразу она слово в слово передала Аэроплану Леонидовичу, а об остальном — умопомрачительном вечере с а ля Бельмондо в каком-то кафе без вывески на улице Горького, о том, что она в тот вечер лишилась невинности, а наутро стала кадром на выдвижение, собственно, с этого начиналась история ее цинизма, об этом сосед, разумеется, не был проинформирован.
Он всегда помнил о грандиозном успехе своей акции «Ордер на квитанцию», вспомнил о ней и теперь, в районе трех вокзалов, как бы для накопления боевого вдохновения в предстоящем сражении с ненавистным поэтом, редактором и литконсультантом. Вспомнил знаменитую и во многом тоже свою концепцию наиболее полного удовлетворения духовных и материальных запросов трудящихся, вошедшую в программные документы КПСС. И в соответствии с последней — только повесил трубку в районе трех вокзалов, как сразу же оказался в кабинетике Ивана Где-то.
Три чемодана с рукописями он уже, оказывается, внес, за дверью оставалось еще два. Не считая бордюрного камня. Он пошел за ними, не без умысла открыл дверь ногой и отгрузил последнюю порцию творческого багажа так, чтобы перекрыть врагу все пути к отступлению.
Наступал час расплаты. Когда-то Аэроплан Леонидович встретил вусмерть пьяного Ивана Где-то, который заплетающимся языком сказал ему: «Да, да, не поэт я, а слегка рифмованный, скучный, здравый смысл. Мещанство, да? Конечно, оно, кондовое… Понимаю, что здравомыслие становится все больше преступлением — наступает время тех, у кого в жопе разгорается ррреволюционное пламя…»
Иван Петрович повидал на своей должности немало необычного и поэтому с завидным спокойствием разглядывал запыленные, когда-то черные фибровые чемоданы с железными уголками, а теперь мятые, битые, поцарапанные, с заржавевшими замками и ручками, подпоясанные старыми ремнями и бечевками и придавленные почему-то бордюрным камнем. Он подумал, что графоман всех времен и народов каким-то образом лишился жилплощади и с отчаянья решил перебраться в редакцию. Это наше, подумал с сочувствием Иван Где-то, — как что случилось, так сразу в редакцию. Причем в любую, лишь бы в редакцию — уж она-то прикажет Кому следует, наведет порядок.
Однако благодушное настроение покинуло его, как только рядовой генералиссимус бросил через гору чемоданов на стол полихлорвиниловую так называемую корочку с нелепой готической надписью «Вильнюс», под которой сквозь мутноватую прозелень читалось: «Опись первой части эпохальной огромеи «Параграфы бытия» в 5 (пяти) чемоданах отечественного производства общим весом 273 (двести семьдесят три) килограмма брутто».
— Примите по расписочку, будьте любезны, — подчеркнуто учтиво попросил Аэроплан Леонидович, и Иван Петрович почувствовал в этой нарочитости изощренное издевательство, месть за неудовлетворенные амбиции, уязвленное самолюбие, уверенность в том, что, наконец-то, они на коне. А раз так, то сшибка неизбежна, ибо воинствующая глупость уже пошла, да как пошла в атаку на архаичный, скучный, банальный и потому беззащитный здравый смысл. Чемоданы с ахинеей — малюсенький эпизодик, а фронт, как говорится, от Белого до Черного морей.
— Вам надо обратиться в службу вторсырья. Издательство макулатуру не принимает, оно ее выпускает, и талонов «на дюму» не выдает.
— В эпоху застоя вы, не спорю с вами антагонистически, считали это макулатурой. А здесь пять чемоданов, 273 килограмма гласности. Сейчас же, надеюсь, в связи с небезызвестной вам перестройкой все перекувыркивается и заново пересматривается. Опять с нуля! Небось, читали, а?
— А вы-то здесь при чем? — спросил Иван Петрович, оставив продолжение мысли при себе: дурак остается дураком, идиот — идиотом, объявляй им хоть сотню перестроек…