Стадия серых карликов

Ольшанский Александр Андреевич

— При том, что вы организовали на меня форменное гонение за активное мое творчество. Поэтому я требую пересмотра всех рецензий, отзывов и так называемых редакционных заключений в мой адрес. Я требую от вас личного прочтения всех моих произведений, в противном случае вы своею черной кровью не смоете поэта праведную кровь, как писал Лермонтов, покроете себя позором в разрезе истории литературы. Я также требую издания моей поэмы «Ускоряя ускорение ускорения» за счет автора в соответствии со статьей конституции о свободе печати тиражом пять тысяч экземпляров.

Иван Петрович устал слушать рядового генералиссимуса пера, повернул голову к окну, смотрел на неразбериху крыш, антенн, бездействующих труб-дымоходов, сохранившихся от прежних времен и думал горькую думу свою. Читал, читал он галиматью под названием «Ускоряя ускорение ускорения», чудовищную смесь нахрапа

и идиотизма, намеревался поспорить с автором насчет изобретения какой-то ножевилки, призванной почему-то здорово выручить неразумное человечество, решительно повысить культуру общепита в мировом масштабе. Параноидальный синдром выдается за сверхценную идею. Батенька, хотелось проникновенно сказать знаменитому поэмеру, вы проповедуете оголтелый примитив. Хочется попроще да подешевле, с максимальным коммерческим наваром, понимаю, но ведь это воровство, обкрадывание самого себя. Не в столовом ноже дело, не в нем, нелюбимом предмете общепита, а в упрощении до примитивизма всего и вся, от отношений между людьми до духовных потребностей, которые заменяются простейшими чувственными удовольствиями. В спрямлении, прямолинейности, пренебрежении, казалось бы, таким частностями, как нормы морали — под лозунгами борьбы за самое высоконравственное общество, разумеется. В результате — отказ от достижений культуры, не ведомства по этой части, а культуры в самом широком смысле, от самых высоких критериев, утверждение примитивного стандарта жизни. Ей-ей, вам, Аэроплан Леонидович и вашим коллегам, прорабам перестройки, некогда об этом задумываться — ведь наверху, как известно, при крутом перемешивании жизни оказывается первой самая легкая фракция. И называлась она во все времена дерьмом. И теперь стадия его всплытия… Если синдром у рядового генералиссимуса, то пусть будет не такой мохнатый… Господи, вразуми Аэроплана Леонидовича и други его, вразуми, будь милосердным!

— …гражданин Где-то, вы слышите меня? — кричал Аэроплан Леонидович. — Вы намерены в качестве искупления своей вины на предмет покаяния пересмотреть личное отношение к моему творчеству?

«Личное?!» — определение кольнуло Ивана Петровича. Он оторвался от созерцания крыш и антенн и ответил:

— Личное отношение — никогда. Вы семьдесят лет наводили порядок в наших личных делах так, как вам хотелось, чтобы мы думали так, как вам хотелось. Так что позвольте иметь нам это самое личное мнение, личное отношение. Понимаю, по вашим канонам, кто не с вами, тот против вас, если враг не сдается, то его уничтожают, но не обессудьте… А рукописи, между прочим, на первом этаже регистрируются. Там и расписочку получите.

— Вы обещаете лич… прочесть все мои произведения? — запнулся, но не унимался великий автор.

— В установленном порядке, — нашелся с ответом Иван Петрович и, как ни странно, эта банальнейшая бюрократическая отговорка возымела действие на Около-Бричко — сопя, он приступил к разгрузке кабинета.

«Черт меня возьми, — Иван Где-то вновь смотрел поверх крыш и антенн, когда остался один, — если Аэроплан Леонидович сам по себе, не общественное явление. Он и причина, и следствие системы одновременно. Запрограммирован на непримиримую идейно-политическую классовую борьбу и в то же время на равенство и братство? В последнее время одемократился, но опять же по-большевистски, вернее, по-необольшевистски. Для него и таких, как он, главное — процесс. А уж когда процесс пошел — это для них предел мечтаний. Плевать им на то, что процесс этот сокрушительный, самое важное для них, чтобы процесс переустройства мира не застопорился, преобразованщина не забуксовала. По существу он — это материализация всей большевистской идеологии в одном человеке. И отсюда у него претензия на роль шефа самого Господа Бога по части совершенствования человечества. Около-бричковщина — это особый образ мышления и образ действий, своего рода парамораль, парадемократия, парагуманизм, параобщество и эти пара настолько неотличимы от гуманизма, демократии, морали, что мы не замечаем порой разницу между ними? Растут они в человеческом сознании рядом, как овес и овсюг в поле — один от Бога, а второй-то все-таки от Сатаны? Не потому едва ли не в обязательном порядке получаем совершенно не то, что задумывали? Стали решать продовольственную программу — получили продовольственную проблему, пустые полки в магазинах, засучили рукава для решительной схватки с пьянством — развели в невиданных масштабах самогоноварение и приступили к созданию мафии. А ррреволюционного романтизма все не убавляется, куда там, пафос дует во все микрофоны и красуется перед телекамерами, и в силу своей изначальной бесплодности перерождается в цинизм.

Около-бричковщина, пытаясь решить одну проблему, неизбежно создает тут же новые, еще более острые и опасные, а уж когда берется за них —

мы получаем множество новых проблем еще более неразрешимого порядка. Ратуя громче всех за демократию, не приведет ли она нас к диктатуре, подобно тому, как борьба за правовое государство оборачивается анархией и беспределом? Русские молитвы тут уж не помогают. Может, перейти на импортный язык и просить небо: dеliver us from Evil One, то бишь, спаси нас от Лукавого?»

Глава тридцать седьмая

Общественная жизнь в Шарашенске подогревалась и подстегивалась различного рода неделями, декадами и месячниками, просто смотрами и конкурсами и более комплексными смотрами-конкурсами, рейдами, нескончаемыми юбилеями и празднованиями. Часть этих дней спускалась из губернии и даже Москвы и имела обязательный характер, скажем, «день знаний» или «месячник безопасности движения», во время которого гаишники драли с водителей не более трех шкур. Остальные же мероприятия изыскивались на месте, например, «неделя сохранения социалистической собственности» или «декада социалистической вежливости в сфере обслуживания».

Над подготовкой и проведением этих мероприятий, которые не следовали друг за другом, а вследствие межведомственной несогласованности перехлестывались, наслаивались, нагромождались одно на другое, в поте лица трудились должностные лица и актив. Бесчисленные декады и месячники со временем превратились в главную цель существования шарашенцев и стали как бы основной продукцией уезда. Возможность шарашенцам просто жить начальством не воспрещалась, но самоценность жизни не приветствовалась и поэтому получалось, что не жизнь самое главное, а подготовка к очередному славному юбилею или дурацкому мероприятию.

В результате этих мероприятий, а также от победных реляций о проведении в уездной газете «Вперед!» с извилинами у шарашенцев произошла явная набекренизация. Если объявляется месячник безопасности движения, то как быть с безопасностью на дорогах в течение одиннадцати месяцев в году? Как могут нормальные извилины мириться с таким странным несоответствием? Поскольку месячники нельзя было отменить, значит, к ним должны были приспосабливаться извилины.

Не только руководящий шарашенец, но и рядовой житель славного уезда ни за какие коврижки не скажет, что он просто работает, а непременно глубокомысленно изречет, что он «работает по…» Примеров «работы по…» тьма-тьмущая: «работа по уборке урожая» вместо «убирать урожай», «работа по повышению качества выпускаемой продукции», вместо «лучше работать», «улучшать качество», «делать лучше», «работа по благоустройству» вместо «благоустраивать», а еще точнее — подметать, сажать деревья, засыпать лужи, приводить в порядок дороги и тому подобное. Все виды «работ по…» давно приобрели постоянно-неразрешимый характер и поэтому они приукрасились сложносоставными определениями типа «дальнейшее улучшение» и «дальнейшее повышение». В соответствии с этим в Шарашенске не просто обязана, скажем, лучше работать служба быта, а должна заниматься «дальнейшим улучшением работы по бытовому обслуживанию». Не просто в магазинах должно быть достаточно продовольствия и товаров, а на должном уровне должно находиться «дальнейшее улучшение работы по обеспечению населения продуктами питания и промышленными товарами». Если же хорошо вдуматься, то «продукты питания» — это совсем не то, что должно продаваться в магазинах, а нечто бывшее в употреблении, предмет заботы коммунальных и санитарно-эпидемиологических служб. Несть числа шарашенским набекренизациям!

Уездная «Вперед!» питала особую слабость к существительному «свершения», исключительно во множественном числе. Уездный начальник неизменно требовал не менее пяти раз на каждой странице употреблять этот глагол в настоящем времени — «свершается, свершается, свершается…» Нехитрый прием Декрета Висусальевича Грыбовика должен был создавать у шарашенцев картину бурного кипения созидательной жизни и возбуждать у каждого из них острые приступы гражданской совести: дескать, все вокруг свершают да только не он! Услышав или прочитав десяток раз «свершается» каждый шарашенец замечется, как угорелый, в поиске точки, к которой надлежит ему приложить собственную трудовую активность, находящуюся в стадии «дальнейшего повышения». Идеалист, а еще уездный начальник!

Стоит ли уточнять, что все, свершаемое в Шарашенске, имело, по непоколебимому убеждению здешнего начальства, как минимум, всемирно-историческое значение?

Именно накануне целой серии мероприятий всемирно-исторического масштаба в славный город прибыл Аэроплан Леонидович Около-Бричко. Как ни странно, вместе с участковым милиционером Василием Филимоновичем Триконем, который еще в Москве, увидев в скором поезде рядового генералиссимуса пера совершенно не удивился: в последнее время с гражданами, по поведению своему как две капли воды похожими на Около-Бричко, он сталкивался на каждом шагу, и уже смирился с тем знаменательным обстоятельством нашей жизни, что их огромное количество, что они нынче везде и всюду.