Сталь от крови пьяна
Шрифт:
Гвен часто-часто заморгала, пытаясь смахнуть слёзы, и кивнула.
— Думаю, завтра последний раз перевяжу вас, — сказала она тихо. — Уже совсем зажило почти. Мазь на ночь наносите сами, и всё… пройдёт.
И если до этого Генрих думал, что Гвен оправилась, успокоилась, то теперь с невесёлой ухмылкой он подумал о том, что её рана, в отличие от его, скорее всего, не пройдёт. Да, её уже почти не пугали мужчины, а к нему она и вовсе тянулась, не пытаясь оттолкнуть и не отвергая его утешений… Она говорила, что ей легче, что спала она лучше и на болезненные воспоминания почти не отвлекалась… Но Генрих прекрасно понимал, что эти самые воспоминания её просто так
Гвен приподнялась, хотела было уйти, но он не убрал руки с её плеча. Девушка удивлённо на него посмотрела — в округлившихся серых глазах всё ещё стояли слёзы, — а потом отчего-то улыбнулась. Улыбнулась тепло, нежно и ласково. Будто это она его утешала, а не он её.
А обветренные губы её оказались на удивление мягкими.
***
В этот раз объезд территорий оказался более хлопотным, чем обычно. Хельмут, встревоженный состоянием Генриха, был весь на взводе, а потому, услышав звук случайно хрустнувшей ветки, не на шутку испугался и решил, что это дал о себе знать отряд вражеских фуражиров. Однако тщательный поиск результатов не принёс, солдаты не обнаружили ни следов конских копыт, ни примятой травы, ни каких-либо других примет того, что недавно здесь проскакал десяток всадников.
Хельмуту казалось в тот миг, что солдаты посчитали его озверевшим тираном, гоняющим их почём зря, но он особо не переживал по этому поводу. Волновало его другое. Всё время после битвы он не мог не думать о ране друга, которая заживала очень медленно и приносила ему немало боли. Хельмуту не давало покоя чувство вины: он же вызывался сам повести подкрепление, но Генрих его опередил… И вот результат. И помочь Хельмут тоже ничем не мог; доброе слово и проявление заботы, конечно, приятно, но как оно заставит затянуться края глубокой раны?
Это было странное ощущение, раньше Хельмут ничего подобного не испытывал: даже когда Хельга в детстве, бегая по каменным дорожкам их сада или брусчатке внутреннего двора, падала и ранила колени, он ругал её за неосторожность, но такого дикого волнения, такой бесконечной тревоги не испытывал. Впрочем, содранные колени тоже заживали быстрее и охотнее, чем боевая рана.
Хельга, Хельга… Хельмут возвращался в лагерь, думая о сестре и стараясь этими мыслями погасить костёр тревоги за друга, тлеющий в его душе. Он то и дело заправлял за ухо неровные пряди золотистых волос: дома их всегда очень аккуратно и бережно обрезала сестра, которая хорошо умела стричь, почти как опытный цирюльник. Теперь же подравнивать причёску Хельмута было некому, и он пытался орудовать ножницами сам, но не всегда получалось хорошо. Чёлку он подстригал перед зеркалом, но вот волосы на затылке таким образом разглядеть не мог, и они продолжали расти, будучи длиннее остальных прядей на несколько сантиметров.
Хельга часто писала, что скучает и ждёт, и Хельмут, конечно, тоже скучал и ждал их воссоединения. Ему не хватало её ясных голубых глаз, широких искренних улыбок и звонкого смеха, не хватало этих милых веснушек на носу и щеках, не хватало тёплых объятий, поцелуев в щёку… Не хватало даже того, что раньше его раздражало: бесконечной болтовни, насмешек и подколов, глупых шуток и неуместных вопросов. Сейчас бы Хельмут всё отдал, чтобы услышать голос Хельги. Но ждать всё равно придётся долго.
Да и потом… После войны, если все они будут живы и здоровы, сестра выйдет замуж за Вильхельма. То есть Хельмуту предстоит провести с ней всего-то около двух лет, а после… Она уедет в чужой замок на всю жизнь, и они смогут видеться
Хельмут увидел Вильхельма прямо на въезде в лагерь и усмехнулся: вспомнишь заразу — появится сразу. Видимо, друг закончил свой объезд раньше и теперь отправлялся на заслуженный отдых. Хельмут хотел окликнуть его, но вдруг заметил, что барон Остхен, спешившись, тут же взял под руку какую-то девушку, на помощницу лекаря не вполне похожую: ни белого фартука, ни косынки, ни сумки, в которой могли бы лежать склянки с настойками, бинты и свежесобранные травы и цветки. На девушке было яркое красное платье — не шёлковое, конечно, льняное, но украшенное причудливой вышивкой на весьма глубоком вырезе, а на шее висел жёлтый шарф.
Жёлтый шарф был отличительной чертой нолдийских шлюх. Бьёльнские предпочитали зелёные длинные вейлы, которыми покрывали голову. Впрочем, иногда обычаи менялись, и Хельмут всё чаще замечал зелёное покрывало и среди нолдиек.
Конечно, он прекрасно знал об одежде шлюх, потому что сам пользовался их услугами, в том числе и на войне. Но он ведь не был связан узами брака или помолвки. Он разорвал свою помолвку незадолго до войны и оттого был совершенно свободен. А вот Вильхельм… На большом пальце его левой руки виднелось подаренное Хельгой золотое кольцо — знак того, что он обручён. Однако ни самого барона Остхена, ни встретившую его шлюху это, видимо, не смущало.
Хельмут хотел было высказать Вильхельму всё, что думает о нём, но тот стремительными шагами, не выпуская руки шлюхи, прошёл к своему серо-зелёному шатру и скрылся внутри. Хельмут и пискнуть не успел. Вот чёрт, застыл в изумлении, задумался и проморгал момент, когда можно было урезонить засранца… Тут же почему-то совершенно расхотелось разговаривать с женихом своей сестры. Чувство пренебрежения заставило Хельмута отшатнуться, будто Вильхельм был зачумлённым и заражал своей лживостью всё окружающее пространство. Поэтому и говорить с ним не хотелось, приближаться и прикасаться к нему не хотелось…
Но он знал наверняка, с кем ему поговорить точно стоит.
Шатёр Генриха был одним из самых высоких, его чёрно-серая верхушка выделялась издалека. Искать его долго не пришлось, хотя Хельмут от волнения, напряжения и возмущения едва не потерялся и не повернул в сторону собственного шатра. В какой-то миг это показалось ему наиболее удачным выходом: просто уйти к себе и переварить всё, что он увидел, так сказать, переспать с этими мыслями… Как Вильхельм, помолвленный с Хельгой, переспит с той шлюхой.
Всё-таки Хельмут повернул к Генриху, который, как известно, первым предложил устроить этот брак.
Он ведь двоюродный брат Вильхельма. Он должен хорошо его знать. Наверняка они в детстве часто проводили время вместе, и Генрих наблюдал за взрослением кузена, и вот это всё… Не мог же он не знать, каким вырос Вильхельм! Что он нарушает данное девушке слово, обещание быть верным и любящим, что он попросту позорит и себя, и её!
Стражники прекрасно знали Хельмута, поэтому пропустили его в шатёр лорда Штейнберга без лишних слов.