Сталин

Троцкий Лев Давидович

Сталин не мог подчинить себе людей более высокого склада.

В Курейке он замыкался и членораздельно отвечал на вопросы, потому что не располагал ресурсами для господства над людьми, которые были по крайней мере равны ему, а в некоторых отношениях и выше его. Он поэтому направлял свое внимание на людей примитивного склада, низкой культуры, сильной воли и слабого интеллекта. В тюрьме он тяготел к уголовным. Ленин впоследствии говорил, что Сталин умеет разговаривать с башибузуками. Чтобы справиться с людьми, превосходившими его, он подбирал аппарат из людей, которые подчинялись ему. Не было такого средства, перед которым он бы остановился. В Центральном Комитете при разного рода ответственных назначениях приходилось давать характеристику людей. Сталин пользовался высказыванием

отдельных лиц ЦК, чтоб сообщить это заинтересованному, восстановить его против противника и привязать к себе. Эти приемы развернулись постепенно в целую систему. Эта система стала могущественной с того времени, как Сталин стал господствовать в организационном бюро ЦК. У всех других, начиная с Ленина, были другие задачи, более, казалось, важные, сложные и во всяком случае более притягательные. Оргбюро представляло организационную кухню партии.

После смерти Ленина Сталин сейчас же удалил старых секретарей бюро, которые хорошо знали отношения внутри Политбюро, и в частности, отношение Ленина к Сталину. Старая революционерка Лассер, глубоко преданная Ленину, была заменена молодым человеком новой школы Баженовым. Выбор оказался не очень счастливым. Бажанов скоро порвал с партией, бежал за границу и разоблачил все, что он успел узнать за время своего короткого пребывания в Политбюро, прибавив к этому свои догадки и вымыслы.

Без инициативы Зиновьева Сталин едва ли стал бы генеральным секретарем. Зиновьев хотел использовать эпизодическую дискуссию о профессиональных союзах зимой 1920–1921 г. для дальнейшей борьбы против меня. Сталин казался ему, и не без основания, наиболее подходящим человеком для закулисной работы.

Сталин ведет в этот период переговоры с представителями тех различных национальных организаций, которые признали власть Совета Народных Комиссаров и выражали желание установить с ним правильные отношения. В большинстве своем это были враждебные или полувраждебные организации, которые лавировали до поры до времени, стараясь извлечь для себя выгоды из смены режима. В этих переговорах с мусульманами и белорусами Сталин был как нельзя более на месте. Он лавировал против лавирующих, отвечал хитростью на хитрость и вообще не давал себя одурачить. Именно это качество ценил в нем Ленин.

Когда на 11-м съезде (март 1921) Зиновьев и его ближайшие друзья проводили кандидатуру Сталина в генеральные секретари, с задней мыслью использовать его враждебное отношение ко мне, Ленин в тесном кругу возражая против назначения Сталина генеральным секретарем, произнес свою знаменитую фразу: «Не советую, этот повар будет готовить только острые блюда» Какие пророческие слова!

Победила, однако, на съезде руководимая Зиновьевым петроградская делегация. Победа далась ей тем легче, что Ленин не принял боя. Он не довел сопротивление кандидатуре Сталина до конца только потому, что пост секретаря имел в тогдашних условиях совершенно подчиненное значение. Своему предупреждению сам он не хотел придавать преувеличенного значения: пока оставалось у власти старое Политбюро, генеральный секретарь мог быть только подчиненной фигурой.

Здоровье Ленина резко надломилось в конце 1921 года. Пять месяцев он томился, наполовину отстраненный врачами от постоянной работы, в борьбе и тревоге с подтачивавшим его недугом. В мае 1922 года Ленина поражает первый удар. После заболевания Ленина тот же Зиновьев взял на себя инициативу открытой борьбы против меня. Он рассчитывал, что тяжеловесный Сталин останется его начальником штаба. Генеральный секретарь продвигался в те дни очень осторожно. Массы его не знали совершенно. Авторитетом он пользовался только у части партийного аппарата, но и там его не любили. В 1924 году Сталин сильно колебался. Зиновьев толкал его вперед. Для политического прикрытия своей закулисной работы Сталин нуждался в Зиновьеве и Каменеве: на этом основана была механика «тройки». Наибольшую горячность проявлял неизменно Зиновьев: он на буксире тянул за собой своего будущего палача.

В 1926 г., когда Зиновьев и Каменев после трех с лишним лет совместного со Сталиным заговора против меня перешли в оппозицию к аппарату, они сделали мне ряд очень поучительных сообщений и предупреждений.

– Вы

думаете, – говорил Каменев, – что Сталин размышляет сейчас над тем, как возразить вам по поводу вашей критики? Ошибаетесь. Он думает о том, как вас уничтожить, сперва морально, а потом, если можно, и физически. Оклеветать, организовать провокацию, подкинуть военный заговор, подстроить террористический акт. Поверьте мне, это не гипотеза; в тройке приходилось быть откровенными друг с другом, хотя личные отношения и тогда уже не раз грозили взрывом. Сталин ведет борьбу совсем в другой плоскости, чем вы. Вы не знаете этого азиата…

Сам Каменев хорошо знал Сталина. Оба они начали в свои молодые годы, в начале столетия, революционную работу в кавказской организации, были вместе в ссылке, вместе вернулись в Петербург в марте 1917 г., вместе придали центральному органу партии оппортунистическое направление, которое держалось до приезда Ленина.

Приезд Ленина помешал Сталину довести свою политику до конца, т.е. до разгрома пролетариата и революции. Впоследствии Сталин в очень двусмысленных выражениях признавал неправильность своей позиции в 1917 г. Но научился ли он чему-нибудь из этого большого опыта? Решительно ничему, отвечает нам на это опыт китайской революции. Власть Гоминдана Сталин рассматривал не как диктатуру буржуазии, а как власть междуклассового аппарата, в который надо проникать и врастать, чтоб радикализировать власть. Доказательством такого реформистски-демократического понимания природы государства является вся политика Сталина в отношении Гоминдана. Из бесчисленного количества речей, статей и резолюций, одна другой постыдней, приведем здесь только одну цитату, непосредственно характеризующую сталинское понимание природы государства:

«Несомненно, – писал Сталин во время северного похода Чан-Кай-Ши, – что в новых освобожденных провинциях будет создаваться новая власть по типу кантонской власти… И вот задача коммунистов и вообще (?) революционеров Китая состоит в том, чтобы проникать в аппарат новой в л а с-т и, сближать этот аппарат с крестьянскими массами и помогать крестьянским массам через этот аппарат удовлетворить свои насущные требования…» («О перспективах революции в Китае», с.52, разрядка моя).

Власть есть «аппарат», в который надо проникать, который надо сближать, через который надо действовать. Одно только не сказано: аппаратом какого класса является данная власть? Между тем только с этого вопроса и начинается марксизм. Для марксиста ясно, что пролетариату бессмысленно стремиться проникать в аппарат буржуазной диктатуры и что крестьянство ни в каком случае не может «через этот аппарат удовлетворить свои насущные потребности». В приведенных словах Сталина повторяющих претворение и развитие его взглядов 1917 года, дано наиболее законченное выражение мелкобуржуазно-демократического понимания природы государства.

Когда Бухарин говорил о врастании кулака в социализм через «аппарат» советского государства, то он только подходил к той же сталинской формуле с другого конца. Если сам Сталин не давал этой формулировки, то политика его проникнута ею насквозь.

Марксистское определение государства как машины классового угнетения, признаваемое по традиции на словах, во всех важных и критических случаях заменяется демократическим понятием государства как аппарата классового сотрудничества. Именно такое материально-опустошенное понимание государства составляет источник сталинской религии аппарата.

23 апреля 1920 года московская организация партии праздновала пятидесятилетие Ленина. Праздник был очень скромный, интимный, причем Ленин появился только на короткое время, решительно отказавшись слушать хвалебные речи, которые произносились в его честь. Среди десятка ораторов был и Сталин. Темой своей речи он, совершенно неожиданно для всех, выбрал ошибки Ленина – тему, малоподходящую к юбилейному торжеству, но очень характерную для Сталина. Его собственные ошибки в 1917 году были еще слишком свежи в памяти; и он чувствовал внутреннюю потребность напомнить партии, что и Ленин не безгрешен. Речь, в высшей степени нескладная и угловатая, исходила из «скромности» Ленина, из его готовности признавать свои ошибки.