Сталинградская страда. «Ни шагу назад!»
Шрифт:
Мы встретились снова, когда я разыскивал оставшихся в живых защитников Сталинграда. Как мало их осталось!
— А чего удивляться, — пожимает широкими костистыми плечами бывший сержант Шевченко. — У нас в роте в январе сорок пятого почти никого не осталось, кто в сорок втором воевать начинал. Про сорок первый и не говорю.
Василий Кондратьевич выжил. Получил четыре ранения, но довоевал до Победы.
Я родился в поселке Бекетовка, неподалеку от города Сталинграда 6 апреля 1924 года. Наш деревянный домишко стоял на горе, откуда на многие километры просматривалась
Поселок находился километрах в пятнадцати от города, который растянулся узкой лентой вдоль Волги. Бекетовка больше напоминала деревню. Вдоль оврагов по склонам спускались к Волге улочки, застроенные частными домами. В нескольких двух- и трехэтажных домах располагались районные учреждения.
Семья у нас была большая. Четверо детей (я самый старший), дед с бабушкой и дед отца, то бишь прадед. Он умер незадолго до войны в возрасте девяноста лет. Отец работал в небольшой деревообрабатывающей мастерской, куда ходил пешком километра за три. Дед с бабушкой жили в крохотной летней кухне. Вернее, зимовали. А с апреля и до октября уезжали в степь бахчевничать: выращивали арбузы, дыни.
В школе я учился средне. Математику не любил, вернее, не давалась она мне. По остальным предметам так-сяк, а по географии и физкультуре имел отличные оценки. Географию я знал по книжкам о путешествиях, которые брал в школьной библиотеке. А насчет физкультуры: ростом я был метр восемьдесят, широкий в плечах, на улице среди ровесников считался самым сильным.
Работа по хозяйству с детства укрепила мышцы, кроме того, я любил футбол. Впрочем, если бы кто-то посмотрел на наше футбольное поле на склоне холма, он бы немало удивился, как мы умудряемся здесь играть. Если хорошо стукнуть мяч, то он мог улететь в овраг метров за триста. В школе выступал в сборной команде по футболу, легкой атлетике, за что «неуды» по математике и русскому языку переправляли по просьбе физрука на «тройки».
После седьмого класса в нашем поселке редко кто шел учиться дальше. Беззаботным и хорошим казалось довоенное время, но жили люди бедно. Мало у кого в наших домишках имелась покупная мебель. Велосипед и наручные часы считались роскошью. С одеждой и обувью было вообще туго.
Мать перешивала мне отцовские пиджаки и брюки, но отец был худощавый и малорослый, хотя с мускулистыми, очень сильными руками. В седьмом классе его брюки уже приходилось надставлять, а башмаки сорок второго размера покупали специально для меня. Они очень быстро рвались, за что я получал нагоняи и запрет играть в футбол.
Главной едой были суп или щи, заправленные салом. Летом и осенью хватало овощей, а в августе и сентябре мы объедались арбузами. Не столько с нашей бахчи (урожай в основном продавался), сколько с Волги. Там мы, мальчишки, помогали разгружать баржи.
При разгрузке почему-то самые крупные и сочные арбузы ронялись на землю и шли нам на еду. За эти мелкие хитрости нас не ругали. Деньги платили очень редко, давали мелочь на хлеб, булки, а что может быть лучше прохладного сладкого арбуза с хлебом!
После седьмого класса я пошел в ремесленное училище, но проучился там недолго. Училище располагалось ближе к центру города, и мне приходилось шесть дней в неделю там ночевать. Здесь я столкнулся со своеобразной дедовщиной.
Нет, таких издевательств, как в современной Российской армии, там не было. Но кучка старшекурсников, захватившая власть, отбирала у новичков еду повкуснее, заставляли постоянно мыть полы и делать уборку в помещении.
В этой кучке было несколько блатных подростков, направленных сюда милицией на учебу и перевоспитание. Кое-кто отсидел месяц-два в камерах предварительного заключения, имел условный срок наказания. Уголовные привычки они старательно тащили вслед за собой. Подворовывали, иногда били мальчишек, отказывавшихся им помогать.
Я старался не обращать на это внимания. Все молчали, значит, так положено. Но однажды не выдержал и сцепился с воренком по кличке Гоня. Он не был самым крутым среди блатных, но вел себя нагло. Однажды в субботу Гоня шел вдоль обеденного стола и сгребал в миску котлеты, оставляя нам кашу. Котлеты я любил, кормили ими нечасто, и я оттолкнул Гоню.
— Ты что, не знаешь, для кого котлеты? — спросил он и снова полез в мою тарелку.
Я знал, что котлеты предназначены для блатной верхушки, а мне достанется одна липкая перловка, слегка политая соусом. Короче, я не поддался, съел свою порцию, а после обеда произошла драка. Хотя напали сразу трое, я дал отпор и раскидал их. Один ударился головой о цементный пол, потекла кровь. Меня свалили подножкой, подоспели еще блатные и сильно избили.
В дело вмешалась милиция, но директор с подачи завхоза выставил меня едва не главным зачинщиком. Оба они подворовывали и списывали краденое, позволяя сытно жить блатным. Я давать показания не стал, так как стукачей в училище презирали. Но и возвращаться туда наотрез отказался. Особенно после того как сутки провел в КПЗ нашего отделения милиции.
Отец меня понял и пристроил в свою мастерскую. Я стал зарабатывать деньги. Мама тоже была довольна. Отец любил выпить, а моя зарплата целиком шла в семью.
День 22 июня 1941 года запомнился какой-то тишиной. Вроде все как обычно, но словно предчувствие беды. А потом как гром с неба: речь Молотова о нападении на Советский Союз фашистской Германии. Нас с улицы собрались человек семь парней лет по 16–17. Посмотреть тогда на себя — смешно и грустно. Обсуждали, как быстро Красная Армия разобьет фашистов. Пришли к выводу, что к осени от Гитлера и его своры клочки останутся.
А в поселке уже раздавался женский плач, причитания, мужики и парни постарше водку пьют. Военкомат работал быстро, многие уже повестки получили. Двадцать третьего июня призывники в сопровождении родни, жен, детей с раннего утра шли в военкомат. Почти все крепко выпивши, кого под руки тащат.
— Мы им, гадам-фашистам, дадим!
— Васька, на-ка и ты выпей.
— Да мне на работу, — отказывался я.
— Какая работа! Скажешь, в военкомат вызывали.
Хватнул я полстакана водки, зажевал куском хлеба и пошел к военкомату. Там с родней и приятелями провел целый день. До этого я водку всего раза три пил, да и то рюмку-другую. А тут перебрал, притащили меня домой. Мама головой покачала:
— Ну, вот и Вася мужиком стал. Научился водку пить.
Меня тошнило, всего выворачивало. И воду, и рассол пил. Во вторник вышел на работу, отец и мастер хорошо отчитали: