Сталинский дворик
Шрифт:
В городке звенел мороз минус тридцать, а мартовская Москва встретила нас нулем градусов, и было хорошо и отрадно, что мучивший нас с Петром вопрос наконец-то разрешился. Мы вышли из здания аэропорта и долго спорили, на чем нам ехать, и в итоге остановились на аэроэкспрессе, который идет до Киевского вокзала.
В городке нам обещали показать северное сияние, но, к сожалению, случай не представился, и заядлый фотограф Петр, привезший с собой навороченную технику, остался без снимков.
Сейчас же он достал фотоаппарат и радостно щелкал виды ночной Москвы, которые
И если бы у меня было две жизни, одну я провел бы в городке, чтобы не было мучительно больно никому и ни за что.
Другая жизнь
(Цикл коротких рассказов)
Зима
Каждый вечер я иду гулять и прохожу ровно семь километров. Пешком до Кузьминского парка от метро «Волжская» и обратно мимо церкви Николая II.
Если бы у меня была собака, я бы гулял с ней, но пса у меня нет, поэтому я иду в любую погоду и смотрю по сторонам или наблюдаю за небом: как плывут невесомые облачка, как птички летают в разные стороны. Что-то напеваю себе под нос или бормочу стишки какого-нибудь забытого поэта.
Сначала сын Алешка окончил институт и уехал программистом в Штаты. Я часто говорил ему: «Зачем?» Но он только твердил мне по скайпу раз в неделю, что жизнь – это скоростной болид на шоссе и если тебе удалось сесть за руль, то остановиться уже невозможно. Все несутся как сумасшедшие, и даже более того, существуют огромные штрафы, если едешь медленно. Сразу подойдут вышибалы с полосатыми жезлами и выкинут тебя на обочину промасленной ветошью. Будешь потом смердеть всю оставшуюся жизнь или сопьешься где-нибудь в далекой провинции у моря, так что тебя не заметят даже близкие родственники и друзья.
А потом жена Ася переехала в Египет. Как Алешка эмигрировал, так она и сказала, что терпеть не может этот тягучий бессмысленный снег, эту бесконечную, бескрайнюю тоску. Когда встаешь утром в январе и черным-черно за окном, когда выходишь вечером с работы и черным-черно за окном, когда ежесекундно чувствуешь душевный холод и невозможно от него избавиться, даже летом в тридцатиградусную жару на даче где-нибудь в деревне Давыдово.
Я, помню, тогда взял Асину ладонь, приложил к губам и ответил (или подумал, что ответил, возможно я промолчал):
– Тут так было всегда, это нормально, здесь зато паутинки в сентябре летают, как НЛО.
А Ася вырвала ладонь, отдернула от моих губ пальчики, посмотрела мне в глаза насмешливо и вызывающе, выдавив из себя:
– Я хочу прожить две жизни. Одна уже закончилась, – и стала собирать вещи, точнее раздавать, потому что зачем в Египте теплые вещи, если там можно жить в шортах на ее военную пенсию и ни о чем не задумываться.
Первое время я пытался писать Асе письма или звонить через Фейсбук, но постепенно, не сразу, как-то исподволь все эти звонки стали необязательны, словно уже нечего сказать или говорить ни к чему.
Вот ведь поезд, он отошел от станции и спешит по
Но у нас с Асей не было следующего поезда. В какой-то момент мне даже стало неинтересно, нашла ли она себе кого-нибудь или так и живет одна, рассматривая вблизи египетские пирамиды и перебирая в ладонях желтый песок.
Поэтому каждый вечер я иду гулять и прохожу ровно семь километров. Иногда мне везет (это бывает очень редко), меня окликает кто-нибудь и что-нибудь спрашивает. Например, вчера меня спросила сорокалетняя женщина:
– Как доехать до метро «Текстильщики»?
Я снял очки, протер их платком, подошел вплотную к женщине, посмотрел на ее стареющее лицо, на два полотна волос, выпущенных справа и слева из-под шерстяной шапочки, и стал медленно, с остановками и подробными объяснениями рассказывать ей, как доехать до метро «Текстильщики», в надежде, что она меня не поймет.
Женщина меня, конечно, не поняла, и тогда я сел вместе с ней в автобус и довез ее до метро «Текстильщики», и она всю дорогу спрашивала меня:
– Неужели вам тоже до метро?
И я кивал, кивал, а потом посадил ее на электричку и пошел домой. Остановился возле Люблинского пруда. Набрал полную перчатку серого водянистого снега и стал с удовольствием его жевать, потому что я люблю зиму.
Пиросмани
Мы прилетели на Алтай на самолете. Нас загрузили в автобус на восемь часов и повезли на курорт: банька, теремки, еда дешевая, сосны, воздух чистый. Так восхитительно, что сердце переворачивается.
На Алтае вокруг шаманши – нас после обеда повели к одной. Уселась, косы распустила и говорит, показывая на какую-то хрень:
– Это портал силы, сидите и смотрите, главное – не отворачиваться и все понимать.
Взяла бубен и давай колотить, прыгает вокруг, глазами сверкает, приговаривает:
– Россия – это росс – русские, ия – это мы, алтайцы, вся сила России в ие, то есть в нас, алтайцах, – и задергалась, стоя на одной ноге.
Потом дала что-то выпить, портал и открылся. Мы с женой ничего не помним, только в памяти осталось, что бегали еще за одной в деревню и кого-то обидели, не так обратились, а он оказался мэр, хотя и замухрышка.
Мэр в ответ сел на мощного алтайского коня (там везде ходят табуны лошадей) и ускакал в горы, стреляя из карабина, а наутро нам предложили кумыса и Рериха повидать, но я, хоть человек несведущий, знал, что Рерих умер, и поэтому очень удивился.
Алтайцы же сказали, что это другой Рерих, его реинкарнация, но, поняв, что я на Рериха смотреть не намерен, повезли нас в горы на соленые озера.
Выдали палатки, ракеты, еду, мокасины, поставили на тропу и помахали ручкой вперед: мол, идите два часа вверх и там, на самой вершине, когда солнце превратится в гигантского исполина и лучами начнет касаться ваших макушек, вы, мол, увидите соленое озеро. Мы и пошли: я, жена, Петя, Вася и собака Пиросмани.