Сталинский неонеп
Шрифт:
Если Ежов легко прошёл этапы своего возвышения в партийной иерархии, то по-иному обстояло дело с другим сталинским ставленником, Берией, который был переведён на партийную работу после длительной работы в органах ЧК — ГПУ Закавказья. По-видимому, первая встреча Берии со Сталиным произошла в 1931 году, во время отдыха последнего в Цхалтубо, где Берия руководил его охраной. Уже во время пребывания в Цхалтубо Сталин передал в Москву распоряжение о созыве совещания руководителей Закавказской федерации. Как вспоминал А. В. Снегов — в то время заведующий орготделом Закавказского крайкома, все участники этого совещания обратили внимание на отсутствие на нём Орджоникидзе. «Улучив удобную минуту,— рассказывал Снегов,— я спросил у сидевшего рядом Микояна: „Почему нет Серго?“ Тот ответил мне на ухо: “Да с какой стати Серго будет участвовать в коронации Берии? Он
Итоги совещания, обсуждавшего хозяйственные вопросы, подвел Сталин, который, завершая своё выступление, неожиданно для всех спросил: «А что, если мы так сформируем новое руководство крайкома: первый секретарь — Картвелишвили, второй секретарь — Берия?» Тогдашний первый секретарь Заккрайкома Картвелишвили на это предложение сразу же отреагировал словами: «Я с этим шарлатаном работать не буду!» Председатель Совнаркома Закавказской федерации Орахелашвили спросил: «Коба, что ты сказал, может я ослышался?» Тогда Сталин заявил: «Ну, что ж, значит, будем решать вопрос в рабочем порядке» [96].
Вскоре после этого совещания Берия был избран первым секретарём ЦК Компартии Грузии. Даже по словам его ближайшего приспешника Деканозова, «все, кто хорошо его знал, были буквально ошеломлены его назначением на эту должность» [97].
Уже в первые месяцы работы Берии на этом посту в большинстве районов Грузии, как вспоминал Снегов, «появились новые первые секретари райкомов. Они до этого занимали посты начальников районных отделов НКВД. Мне кажется, это очень характерно. Не менее характерно, чем тот факт, что никто из тех, кто был вызван в Москву (на совещание 1931 года.— В. Р.), не умер естественной смертью. Я один выжил после 18 лет в лагерях» [98].
Спустя несколько месяцев после совещания Картвелишвили был переведён на работу в Западную Сибирь, а в 1933 году стал первым секретарём Дальневосточного крайкома (сменив, по указанию Сталина, свою фамилию на русскую — Лаврентьев). На посту первого секретаря Заккрайкома его заменил Орахелашвили, через год переведённый в Москву на работу заместителем директора Института Маркса — Энгельса — Ленина (Орахелашвили, бессменно находившийся в ЦК с 1923 года, не был избран в его состав на XVII съезде). Только тогда Берия сделался первым секретарём Заккрайкома, сохранив за собой пост первого секретаря ЦК компартии Грузии и одновременно получив ещё одну должность — первого секретаря Тбилисского горкома. Так Сталин проделал одну из своих самых хитроумных операций, позволившую ему поставить надёжного ставленника во главе партийной организации Закавказья, где было особенно много коммунистов, хорошо знавших его, Сталина, прошлое и оппозиционно к нему настроенных.
Многие закавказские коммунисты с неприязнью относились к Берии — не только из-за его отрицательных личных качеств, но и потому, что им было известно о его сомнительной роли в годы гражданской войны, когда он был связан с мусаватистской разведкой. Надёжную опору Берия нашёл только в Багирове, чья биография была тесно переплетена с его собственной. Прошлое Багирова было политически запятнанным: во время генеральной чистки 1921 года он был исключён из партии за взяточничество и избиение арестованных во время работы в Азербайджанской ЧК, в 1929 году вновь привлекался за злоупотребление властью к партийной ответственности Президиумом ЦКК. Тем не менее Багиров был избран в 1933 году первым секретарём ЦК Компартии Азербайджана, а на XVII съезде ВКП(б) — кандидатом в члены ЦК.
В январе 1934 года прокурор СССР Акулов направил докладную записку в ЦК, в которой говорилось о многочисленных случаях фальсификации следственных дел в органах ГПУ Грузии и Азербайджана. Сразу после этого Берия и Багиров обратились к Сталину с письмом, обвинявшем Акулова в «преднамеренной клевете на Закавказскую федерацию» [99]. В 1935 году Акулов был перемещён на пост секретаря ЦИК. В том же году Берия и Багиров приступили к крупномасштабным репрессиям против закавказских коммунистов. Они оказались единственными первыми секретарями республиканских ЦК, пережившими террор 1937—38 годов.
Необычной была карьера и третьего сталинского выдвиженца — Хрущёва. Не отличаясь по возрасту от большинства членов ЦК, в том числе от некоторых членов Политбюро (Кагановича, Андреева, Микояна), он вступил в партию не до революции, как они, а только в 1918 году. В 20-е годы это означало резкий рубеж, влиявший на престиж и продвижение партийных руководителей. С 1924 года Хрущёв занимал
В 1931 году Хрущёв был отозван из Промакадемии и стал первым секретарём Бауманского, а спустя ещё несколько месяцев — Краснопресненского райкома Москвы. В следующем году Сталин посоветовал Кагановичу взять Хрущёва на работу в Московский комитет партии. Это предложение соответствовало желанию самого Кагановича, у которого во время работы на Украине в 20-х годах сложились хорошие отношения с Хрущёвым. Хрущёв стал вторым секретарём Московского горкома, а спустя ещё два года — первым секретарём МГК и вторым секретарём Московского обкома партии. В 1935 году, когда Каганович был переведён на должность наркома путей сообщения, Хрущёв сменил его на посту первого секретаря Московского обкома.
Сам Хрущёв, похоже, был изумлён своей стремительной карьерой и, сознавая ограниченность своих знаний и опыта, был готов к тому, что она может прерваться. Долгое время он находился ещё во власти традиций 20-х годов, когда нередко рабочие, выдвинутые на партийные посты, спустя несколько лет возвращались на свою прежнюю работу. Поэтому до 1935 года он постоянно возил с собою и хранил свои личные слесарные инструменты. «Я ещё не порвал мысленно связь со своей былой профессией,— рассказывал он в воспоминаниях,— считал, что партийная работа — выборная и что в любое время могу быть неизбранным, а тогда вернусь к основной своей деятельности — слесаря» [100]. Хрущёв был своего рода промежуточной фигурой между старой партийной гвардией и «новобранцами 1937 года». В его сознании причудливо смешивались психологические качества и первой, и второй когорты партийных руководителей. С одной стороны, он сохранял черты, присущие старым большевикам: интернационализм, демократизм, приверженность духу партийного товарищества. Вспоминая о своём отношении к товарищам по партии в 20-е годы, он писал в мемуарах, что в то время «смотрел на вещи идеалистически: если человек с партийным билетом и настоящий коммунист, а не жулик, то это мой брат и даже больше. Я считал, что нас всех связывают невидимые нити идейной борьбы, идей строительства коммунизма, нечто возвышенное и святое. Каждый участник нашего движения был для меня, если говорить языком верующих, вроде апостола, который во имя идеи готов пойти на любые жертвы» [101], [102]. Не случайно, что Хрущёв переходит здесь на религиозный язык: в партийных нравах и в сознании рядовых коммунистов, даже низовых аппаратчиков того времени, не знавших об аппаратных интригах, развёртывавшихся в партийной верхушке, было нечто от «первоначального христианства с его демократически-революционным духом» [103].
С другой стороны, Хрущёв, оказавшийся в первых рядах партийных руководителей уже во время всевластия и культа Сталина, как бы предвосхищал психологические качества следующей генерации аппаратчиков, тех, кто занял посты, освободившиеся в годы великой чистки, и кто был воспитан в духе исключительной личной преданности «вождю». В мемуарах Хрущёв признавался, что в 30-е годы был «буквально очарован Сталиным, его предупредительностью, его вниманием, его осведомлённостью, его заботой, его обаятельностью и честно восхищался им» [104]. Именно такие «кадры» были нужны Сталину, который понимал, что подобной ослеплённости он не сможет встретить среди старого поколения большевиков. Как подчёркивал Троцкий, «Сталин никак не мог терпеть на ответственных административных постах людей, которые знали правду и которые сознательно говорили ложь в качестве доказательства своей верности вождю. К преданным, но знающим прошлое, Сталин относился, пожалуй, с большей враждебностью, с большей неприязнью, чем к открытым врагам. Ему нужны были люди без прошлого, молодёжь, которая не знала вчерашнего дня, или перебежчики из другого лагеря [105], которые смотрели на него снизу вверх, ему необходимо было полное обновление всего партийного аппарата» [106].