Сталинский неонеп
Шрифт:
Сталин и его приспешники в эти годы уже не считали нужным скрывать, что страной правит не партия, а её Центральный Комитет. Особенно чётко выразил эту мысль Каганович, который с удовлетворением заявлял: «ЦК находил время руководить вопросами не только международной политики, вопросами обороны, хозяйственного строительства, но и одновременно заниматься такими вопросами, как учебники, как библиотеки, как художественная литература, театры, кино, такими вопросами, как производство граммофонов, качество мыла и т. п.» [645] При этом для каждого человека, мало-мальски знакомого с механизмом выработки и принятия политических и хозяйственных решений, было очевидно, что под ЦК понимается не его формальный состав, избираемый партийными съездами, а 1) Политбюро, решавшее на своих заседаниях все вопросы, вплоть до «качества мыла»; 2)
После подавления внутрипартийных оппозиций пленумы ЦК, собиравшиеся не более двух раз в год, механически штемпелевали подготовленные аппаратом резолюции. Большинство постановлений, издаваемых от имени ЦК, принималось не пленумами, а Политбюро, Оргбюро или секретариатом, то есть узким кругом приближённых к Сталину лиц. До известного времени «рядовые» члены ЦК пользовались правом присутствия на заседаниях Политбюро, однако могли, по словам Хрущёва, лишь «сидеть там, то есть слушать, не вмешиваясь в обсуждение вопросов» [646]. Наиболее важные вопросы выносились на закрытые заседания Политбюро, куда не допускались даже члены ЦК; им разрешалось лишь знакомиться с секретными решениями Политбюро, которые хранились в «особой папке» и не рассылались даже в республиканские и областные партийные комитеты. После убийства Кирова члены ЦК были лишены права доступа к «особой папке». Изменилась и сама атмосфера заседаний Политбюро, на которых стала «царить сдержанность», в отличие от предшествующих лет, когда «обсуждение некоторых вопросов проходило довольно бурно… Тогда это ещё допускалось» [647].
Другим главным субъектом власти было Оргбюро ЦК, на заседаниях которого в отсутствие Сталина диктовал все организационные и кадровые решения Каганович. А. Бармин, которому доводилось присутствовать на этих заседаниях, вспоминал, что там «никто не дискутировал больше, разве только для формы; лица, пользовавшиеся доверием Сталина, решали всё авторитарно» [648].
В 30-е годы окончательно сложился вертикальный и горизонтальный механизм тоталитарной власти, при котором партийные органы стали безраздельно господствовать над советскими и хозяйственными. «Первые лица» в территориальных и отраслевых органах управления оказывались всевластными по отношению к низшим звеньям аппарата — и одновременно — бесправными исполнителями воли Сталина, обладавшего абсолютной прерогативой принятия всех важнейших политических решений. При переходе к массовым репрессиям Сталин широко использовал эту властную структуру, обязывая «первых лиц» санкционировать аресты подчинённых им работников или входить в состав «троек», выносящих приговоры.
В соответствии с изменениями политического режима утвердившийся в годы борьбы с легальными партийными оппозициями догмат «Политбюро всегда право, и никто не может быть прав против Политбюро» всё определённее трансформировался в новый догмат — исключительной правоты «вождя».
Правящая верхушка превратилась в обособленную касту, к тому же связанную тесными бытовыми связями. Этот круг был закрыт даже для руководителей, занимавших высокие посты в партийной и государственной иерархии, но не входивших в ближайшее сталинское окружение. «Меня всегда удивляло,— писал Ф. Раскольников,— что вожди Советского Союза так оторвались от народа. Они отгородились от внешнего мира каменной стеной Кремля. Они варятся в собственном соку, живут в призрачном, иллюзорном мире, ощущают биение пульса страны лишь по односторонним сводкам Наркомвнудела. Кроме ложи Большого театра, где они забиваются в глубину от любопытных взоров публики, и редких официальных смотров-осмотров, они никуда не выезжают. Они живут более изолированно, чем любой монарх, и в свой тесно замкнутый кружок никого постороннего не допускают» [649].
Замкнутость «верхов» резко усилилась после убийства Кирова. Сталин, опасавшийся контртеррористических актов в ответ на «послекировский» террор, многократно увеличил собственную охрану. Как вспоминал А. Орлов, 35-километровый маршрут Сталина от Кремля до загородной дачи круглосуточно охранялся войсками НКВД, дежурившими в три смены, каждая из которых насчитывала 1200 человек. Во время поездок Сталина на курорты (никуда больше он не выезжал) перед его бронированным поездом и вслед за ним двигались два других поезда, заполненные охраной [650].
Недоступность
Сталин не только ни разу не выступил перед рабочими, но и посещал заводы (для знакомства с новой техникой, продукцией и т. п.) только во внерабочее время, не желая встречаться с рабочими лицом к лицу. Общение с трудовыми коллективами он заменял парадными встречами в Кремле, на которые приглашались передовики производства, делегации союзных и автономных республик, участники декад национальной культуры и т. д. Эти встречи, особенно часто устраивавшиеся в 1935—1936 годах, обычно завершались щедрой раздачей орденов и пышными концертами-пиршествами, на которых выступали лучшие мастера искусств. Такого рода общение «вождя» со «знатными людьми» широко рекламировалось печатью.
«Параллельно с рекламной подготовкой „сталинской конституции“,— писал Троцкий,— шла в Кремле полоса банкетов, в которых члены правительства обнимались с представителями рабочей и колхозной аристократии („стахановцы“). На банкетах провозглашалось, что для СССР наступила, наконец, эпоха „счастливой жизни“. Сталин был окончательно утверждён в звании „отца народов“, который любит человека и нежно заботится о нём. Каждый день советская печать публиковала фотографии, где Сталин изображался в кругу счастливых людей, нередко со смеющимся ребенком на руках или на коленях… При виде этих идиллических фотографий я не раз говорил друзьям: „Очевидно, готовится что-то страшное“» [652].
Символическим подтверждением этого предвидения стала судьба девочки, сфотографированной с букетом цветов на руках у Сталина. Эта фотография облетела в начале 1936 года всю страну. Спустя два года отца девочки — одного из руководителей Бурят-Монгольской АССР А. Маркизова — расстреляли, а сама девочка — Геля Маркизова — вместе с матерью была отправлена в ссылку.
Сдвиги в политической жизни сопровождались коренным изменением тональности печати и устной пропаганды. В первые годы революции выступления большевистских лидеров и статьи партийных публицистов отличались заостренностью критических оценок положения в партии и стране. При этом большевиков не смущало то обстоятельство, что критика допущенных партией ошибок будет подхвачена и использована противниками Советской власти. Положение стало меняться уже в первые годы борьбы с послеленинскими оппозициями, когда в выступлениях «вождей» и в партийных документах стали преобладать мажорные тона, а оппозиционеры обвинялись в очернении действительности, в «клевете на партию». В дальнейшем освещение положения дел в стране стало строиться по формуле «всё идёт от лучшего к лучшему», а печать заполнилась панегириками по поводу «счастливой жизни» советских людей. Просчёты, неурядицы, трудности, которые было невозможно замолчать, объяснялись, как правило, происками классового врага или «головотяпством» местных работников.
От всех членов партии, в особенности от бывших оппозиционеров, Сталин требовал непрестанного подтверждения успехов «генеральной линии» и тем самым всё глубже погружал их в атмосферу двоедушия и лицемерия. Создание такой атмосферы в партии было необходимым этапом на пути к её самоистреблению.
Говоря о положении «революционеров-антисталинцев», Г. Федотов подчёркивал, что эти «люди, особенно ненавидевшие его, должны больше других льстить ему и доказывать свою верность реальными поступками». Трагизм их положения усугублялся тем, что им приходилось наблюдать, как «злейшие враги социализма пролезают к власти, не уставая клясться именем Маркса и пролетариата, для того чтобы держать в тюрьмах и казнить защитников угнетённых рабочих и крестьян» [653]. Тип такого врага социализма (молодой чекист Шарок, стремительно продвигающийся по карьерной лестнице) выразительно обрисован в романах А. Рыбакова.