Сталинский неонеп
Шрифт:
В июне 1936 года группа грузинских старых большевиков была обвинена в «дискредитации доклада тов. Берия», в «троцкистской клевете на этот исторический документ». «Они говорили,— отмечалось в постановлении по этому поводу партколлегии КПК Грузии,— о якобы преувеличенной роли тов. Сталина и о том, что доклад не отражал тех исторических фактов, которые имели место в работе большевиков Грузии и Закавказья» [679].
Воспоминания и «исследования» дополнялись публикацией фольклорных произведений, призванных показать «любовь» всех народов Советского Союза к Сталину. Естественно, что это фальсифицированное «народное творчество», стихи и песни сказителей, акынов и ашугов отличались крайне низким художественным качеством. Процитировав
Негласное требование выступить с произведением, восхвалявшим Сталина, предъявлялось к каждому профессиональному писателю, в первую очередь из числа тех, кто обладал репутацией талантливых мастеров, независимых или даже оппозиционно настроенных (в прошлом) по отношению к советскому режиму.
В начале 1936 года в «Известиях» было опубликовано стихотворение Б. Пастернака «Мне по душе строптивый норов…», написанное по просьбе Бухарина. В нём поэт подчёркивал слитность собственной «малости» и величия Сталина.
А в те же дни на расстояньи
За древней каменной стеной
Живёт не человек — деянье,
Поступок ростом в шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел.
Он — то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел…
В собраньи сказок и реликвий,
Кремлём плывущих над Москвой,
Столетья так к нему привыкли,
Как к бою башни часовой.
И этим гением поступка
Так поглощён другой поэт,
Что тяжелеет, словно губка,
Любою из его примет.
Как в этой двухголосной фуге
Он сам ни бесконечно мал,
Он верит в знанье друг о друге
Предельно крайних двух начал [681].
Касаясь причин появления этого стихотворения, поэт вспоминал: «Бухарину хотелось, чтобы такая вещь была написана, стихотворение было радостно для него». Создание этого произведения Пастернак называл своей «искренней, одной из сильнейших (последней в тот период) попыткой жить думами времени и ему в тон» [682].
Михаил Булгаков с 1935 года обдумывал замысел историко-биографической пьесы о Сталине. Сталинская тема, по-видимому, волновала писателя с 1930 года, когда состоялся его единственный телефонный разговор со Сталиным, который последний, по словам Булгакова, провёл «сильно, ясно, государственно и элегантно». В 1931 году в письме к Вересаеву Булгаков подчёркивал, что «в отношении к генеральному секретарю возможно только одно — правда и серьёзная» [683].
В начале 1936 года Булгаков сказал директору МХАТа, что «единственная тема, которая его интересует для пьесы, это тема о Сталине» [684]. В 1938 году друзья писателя из Художественного театра напомнили ему об этих словах и посоветовали приступить к работе над пьесой с тем, чтобы она была поставлена к 60-летию Сталина.
Избрав сюжетом пьесы деятельность Сталина в Батуме, Булгаков тщательно проштудировал книгу «Батумская демонстрация 1902 года», вышедшую в марте 1937 года с предисловием Берии. В июле 1939 года пьеса «Батум» была представлена в МХАТ, а спустя три недели после этого писатель вместе с постановочной группой выехал в Грузию для изучения материалов на месте. Однако уже в первые часы дороги бригаду нагнала телеграмма, предписывающая ей вернуться в Москву. Вскоре в МХАТ поступило из секретариата Сталина указание (не сопровождавшееся какими-либо разъяснениями) о прекращении работы над спектаклем. По свидетельству Е. С. Булгаковой, во время посещения МХАТа в октябре 1939 года Сталин сказал Немировичу-Данченко, что пьеса хорошая, но ставить её не следует [685].
Этот факт, представляющийся загадочным для биографов Булгакова, объясняется, на мой взгляд, тем, что Сталин, тщательно следивший за всеми публикациями Троцкого, хорошо знал, как язвительно
Понятно, что Сталин, знавший истинную цену источникам, использованным Булгаковым, не мог не испытывать беспокойства по поводу комментариев, которыми Троцкий непременно откликнулся бы на пьесу о юных подвигах вождя, поставленную в лучшем театре страны.
Нелишне отметить, что Троцкий в то же время, что и Булгаков, осмысливал источники, которые легли в основу пьесы «Батум». Сопоставляя в книге «Сталин» сборник о батумской демонстрации и другие продукты «тоталитарной историографии» [687] с более надёжными историческими источниками, Троцкий приходил к следующим выводам: версия об исключении Сталина из семинарии за руководство социал-демократическими кружками весьма сомнительна; «воспоминания» о Сталине как непосредственном руководителе и вожаке батумской демонстрации опровергаются материалами процесса над участниками демонстрации, на котором имя Сталина не было названо ни одним из десятков подсудимых и свидетелей; «ритуальные гиперболы» об «огромной» работе Сталина в Батуме не подкреплены никакими документами; в 1903 году Сталин был по приказу Петербургского «Особого совещания» выслан в Сибирь в числе 16 политических преступников, чьи имена «в списке расположены, как всегда, в порядке значительности или преступности… Иосиф Джугашвили занимает в списке одиннадцатое место. Жандармские власти ещё не относили его к числу значительных революционеров» [688] (в пьесе Булгакова специальная сцена посвящена обсуждению царём и министром внутренних дел вопроса о высылке Сталина как особо опасного государственного преступника).
Можно полагать, что опасением по поводу разоблачения Троцким фальсификаторских ляпсусов объяснялся неизменный отказ Сталина на предложения многочисленных угодников о написании его биографии. Заявляя, что для этого «ещё не пришло время», Сталин вынашивал мысль о том, что такая биография будет написана Горьким, на которого в этом плане оказывалось сильное давление. «Дорогой Алексей Максимович,— писал в январе 1932 года директор ОГИЗа А. Б. Халатов,—…Материалы для биографии И. В. мы Вам послали, напишите мне — не нужны ли Вам какие-либо ещё материалы, и когда Вы думаете нам её дать» [689]. По словам А. Орлова, мысль о написании такой книги усиленно внушали Горькому часто посещавшие его Ягода и другие деятели ОГПУ [690]. Однако в архиве Горького не осталось никаких свидетельств того, что он собирался приступить к работе над книгой о Сталине.
Когда стало очевидным, что Горький не напишет биографию Сталина, на эту роль был избран Анри Барбюс. Прибывшему в СССР в сентябре 1934 года французскому писателю были предоставлены обширные материалы для создания книги. Выпущенная в 1935 году огромным тиражом книга Барбюса «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир» больше никогда в Советском Союзе не издавалась. Причиной тому послужили содержавшиеся в ней многочисленные ссылки на свидетельства людей, вскоре ставших жертвами сталинского террора: Енукидзе (его Барбюс называл «одним из людей, выковывавших на Кавказе революционную организацию» [691]), Орахелашвили, Радека, Бела Куна, Гринько, Пятницкого и других.