Сталкер-югенд
Шрифт:
Принимать решения всегда тяжело. Тяжело принимать их за других, тяжело принимать за себя. Но сейчас выбора нет. Боль напомнила ему о ранах. Их следовало еще раз осмотреть и попробовать мало-мальски обработать. Натекшая под ногой лужица отливала ртутной чернотой.
Идея заползти куда потише, выглядела разумной. Убраться из коридора, зализать раны, спокойно обдумать сложившуюся непростую обстановку. Так подумалось. Хотя одно то, что ранее он никогда подобной расчетливостью не страдал, а решения принимал скоропалительные, должно было настораживать. Но Тонни слишком паршиво, предаваться самоанализу. Он нуждается в убежище. Что не понятного?
Припомнилось подходящее место. Кубрик в начале коридора. Не закрыт. Потому и не заглянули. Внимание привлекают только закрюченные и запертые.
Превозмогая боль, отзывавшуюся не только на всякое движение, но и всякую мысль двигаться, Тонни полз, собирая грязь и пыль на одежду и оставляя кровавый штрих-пунктир. Делал частые остановки. Постреляв во тьму светом, убедиться в безопасности, складывал руки и ложился лбом. Слушая тишину, разговаривал с болью как с живым существом. Выклянчивал отстать от него, оставить в покое. Боль не слушала увещеваний, и он, собравшись духом и силами, полз дальше. Когда терпеть становилось невмоготу, заглушал мучения пением одной строки. Петь одну строку сомнительное обезболивающее, но других взять не откуда. Аптечка находилась в рюкзачке Хасса Барионикса*.
– ... Всех нас ждут.... когда-то... лучшие времена.... Всех нас... ждут... когда-то... лучшие времена.... Всех нас...
Изредка, опережая вспышки боли в ноге и груди, острой булавкой беспокоила мысль, вероятно, он ошибается, и двигаться следует в противоположную сторону. По карте и приложенным схемам, которыми пользовался Марк, кэп Рапторов, впереди значилась оранжерея. Возможно, так и следовало поступить, но двигаться назад не в пример легче. Мало шансов для неожиданностей. А Тонни больше не хотел неожиданностей. У него на них не осталось сил.
Пятичасовой путь разрядил его как аккумулятор. Оставшиеся двадцать метров не одолеть ни за что.
– Ни за что, - повторял и повторял Тонни, баюкая себя и наслаждаясь покоем. Даже боль не казалось ему столь ужасающе нетерпимой. Оказывается ко всему можно притерпеться. На все согласиться. И не чувствовать никаких угрызений. Ты сделал все что смог. Все. Но когда над тобой уже ничто не властно, остается страх, великий стимул и великолепный анальгетик. Человек не настолько герой, насколько хочет выглядеть перед другими или убедить себя самого.
Страх заставил Тонни проползти несчастные последние двадцать метров и перевалиться через порог. Уткнуться лицом в пыльный пол и толи рычать, толи плакать от счастья. Он справился, он молоток!... Еще одна маленькая победа. Из маленьких побед, складывается большая. Из больших - великая. Таков был девиз Рапторов. Когда они еще сами были. Когда он был одним из них.
Боль пульсировала в такт кровотоку. Донимала жажда. Парень облизнул пересохшие губы. Жажда сделалась сильней. Перевернулся на спину. Не торопясь
– Плевать.
Он думал явить твердость духа, на самом деле подтвердил сдачу. Безоговорочную капитуляцию.
Совершенно ничего не хотелось предпринимать, ни о чем не желалось думать. Он постарался притерпеться к боли. Заключить с ней временный союз. Пять минут покоя, и потом он весь её. Боль поддалась уговором и, Тонни смежил веки, погружаясь в пустой, но желанный сон.
Закрыл глаза - открыл глаза. Ему почудилось, или он слышал шаги? Конечно, почудилось! Кому здесь быть? Но... Но, нет же! Точно шаги! Точнее не бывает! За короткое время он пережил вихрь чувств. От радости спасения до ужаса быть обнаруженным. Что если это переселенцы? Или бродяги? Или изгои? Он их никогда не встречал, но много слышал. Разное. Плохое. И встреча с ними не прибавляла шансов на спасение. Скорее гарантировано убавляла.
Но кто бы это ни был, он нашел укрытие. Тонни почувствовал острый неприятный запах. Будто покойник облился яблочным уксусом.
– Я здесь, - промямлил Тонни. Он никак не мог нашарить фонарик, включить.
– Знаю, - спокоен голос невидимки. Даже не спокоен. Холоден, как голос врача утомленного выслушиванием нескончаемых стенаний немощных пациентов.
– Вы кто?
– поинтересовался Тонни, до рези напрягая глаза угадать фигуру. Но тьма кромешная. Может он бредит и, никого рядом нет?
– Имеет значение?
– Не особенно. Но все равно я вам рад, - совсем уж бесцветно произнес Тонни. Он держал в уме переселенцев, бродяг и изгоев. Никого другого здесь встретить не дано. Никто другой в заброшенные сектора Термитника не ходит.
– Если испытываемое мною чувство допустимо отнести к разряду радости, тогда взаимно.
– У меня нога сломана. И ребра... и печет.
– Ты не в лучшей форме.
Тонни почувствовал касание к поврежденной ноге. Боль обожгла так - перехватило дыхание.
– Осторожно!
– Уже, осторожен.
Через Тонни перешагнули. Он с запозданием сообразил, невидимка легко ориентируется в темноте. Изгой?
– Вы кто?
– встревожился Тонни и принялся интенсивней шарить по полу в поисках фонарика. Запах усилился и ослаб.
Подобрал?
– догадался парень. Он уже не так радовался неизвестному. Потому как теперь становилась неизвестна его собственная судьба.
– Собираешься спрашивать об этом всякий раз?
– Просто хочу знать.
– Во многих знаниях многие печали. Не так ли?
– пошутил невидимка и, судя по шуму, пристроился где-то сесть.
– Вам трудно назваться?
– Не трудно. Но зачем?
– Принято...
– Имя такое же слово как стол или стул. Само по себе ни о чем не скажет. Оно лишь вызовет определенные ассоциации о знакомых вещах. А мы не знакомы.
– Тогда что вы тут забыли? Или кого ищите?
– осторожничал Тонни. Невидимка нес какую-то невразумительную лабуду. Говорят, такое бывает с теми, кто долго живет один, как изгои и не брезгует каннибализмом.