Стальная акула. Немецкая субмарина и ее команда в годы войны. 1939-1945

Отт Вольфганг

— Нам нужно добраться до лодки.

Тайхман рассвирепел. «Этот голос — он не имеет права приказывать мне. Боже всемогущий, да неужели он не видит, что я умираю? Будь он проклят». Тайхман понимал, что Вегенер прав и что он все равно ему подчинится, и это разозлило его еще больше. Боль стала сильнее, ему показалось, что внутри него надували воздушный шарик с шипами. Он отнял от раны окровавленную рубашку и прижал к животу руку, чтобы остановить кровь. Потом он снова заткнул рану рубашкой, которая теперь стала похожа на тяжелый плоский камень. Его клонило в сон, и он закрыл глаза. Попытался подтянуть колени,

но не смог, и ему стало больно. Он повернулся на бок и увидел, что лежавший ничком Вегенер пытается зубами подтянуть за линь лодку. «Он что, сильнее меня?» Тайхман заставил себя собраться. Его ноги охватила дрожь, и, взглянув на них, он снова начал блевать. Это были чужие ноги; они ему больше, не принадлежали. Он подполз к Вегенеру, ухватился за линь и бесконечно медленно, как в замедленной киносъемке, принялся его тянуть, перебирая руками. Лодка подошла ближе. Несколько раз он хотел остановиться, было слишком тяжело, а он очень ослаб и устал. Но, взглянув на Вегенера, продолжил тянуть. «Черт побери, он не имеет права так на меня смотреть».

Когда лодка оказалась рядом с плотом, Тайхман совершенно выдохся. Он был с ног до головы покрыт потом; чувствовал себя совершенно выжатым. Понимал, что пришел его конец. Рана все еще кровоточила, и острая пронзающая боль словно зазубренным ножом распиливала его внутренности. Почувствовав во рту вкус крови, который напоминал вкус железа, он стал тихо всхлипывать.

— Залезай в лодку.

Он услышал эти слова, но ему уже было все равно. Голос прозвучал откуда-то издалека и не имел к нему никакого отношения.

«Сейчас я умру, — сказал себе Тайхман, и это даже его обрадовало. — Как хорошо умереть».

— Ну, давай же!

«Боже мой, неужели он не может оставить меня в покое? Даже умереть не дадут, о…» Он издал низкий отчаянный стон и тут же услышал звук мотора. Это было как во сне. «Они идут, чтобы забрать нас…»

«Они идут…»

Он воспрял духом. «Если они подойдут сейчас же, все будет в порядке. У меня еще есть шанс. Я буду жить, я…»

— Ну, давай же!

Он поднялся и увидел в лодке Вегенера, который дергал шнур запуска зубами. Мотор заглох. Но ведь он же работал. Тайхман собрал все свои силы и перебрался в лодку.

В лодке лежали Фёгеле и один из кочегаров. В планшире на ширину ладони выше воды была пробоина. Лодка не успела набрать много воды, но плыла медленно.

— Надо кого-нибудь из них выбросить за борт.

— Так точно.

Фёгеле лежал поверх кочегара. Тайхман вытащил его из лодки. Он хотел погрузить его на плот, но труп упал в воду и пошел ко дну. Теперь пробоина располагалась над уровнем воды вдвое выше, чем раньше. Тайхман попытался запустить мотор. После третьей попытки мотор поработал несколько минут и снова заглох. Тайхман дернул шнур, и мотор завелся.

— Курс один семь ноль, — сказал Вегенер и потерял сознание.

На дне лодки лежал мертвый помощник судового плотника, а на носу — скорчившийся без сознания Вегенер.

Его расслабленно повисшие, как у мертвеца, руки казались каким-то ненужным придатком, никоим образом его не касавшимся. Правая рука ладонью вверх лежала между ног, а указательный палец, словно в непристойном жесте, был отогнут. Вид и поза Вегенера были совершенно неприличные, несмотря на три золотые нашивки на рукаве.

Тайхман

вел лодку, держа курс таким образом, чтобы солнце было по левому борту. Он хотел определиться по своим часам, чтобы установить, где находится французское побережье, но они остановились.

Он долго думал, стоит ли брать часы Вегенера, поскольку мотор мог снова заглохнуть, но в конце концов решил сделать это. Он перелез через кочегара и, увидев, что секундная стрелка на часах командира движется, снял их с руки Вегенера. С помощью часов и солнца он определил, где находится побережье. Кильватерная струя подсказывала ему, когда он отклонялся от курса. Мотор исправно работал.

Потом Тайхман слишком устал, чтобы оглядываться. Он смотрел в направлении солнца, и порой ему казалось, что он видит берег. Но обманчивая картина исчезала; это были всего лишь блики. Солнце светило прямо на него, и сухой жар опалял его тело.

— Я испекусь на этом солнце, — бормотал он себе под нос.

От жары его руки и ноги стали тяжелыми и неповоротливыми. Они уже не болели так сильно; ему казалось, что у него просто-напросто не было ног. Его охватила теплая дремота — монотонный звук мотора убаюкивал, словно снотворное.

«Кажется, я пьян», — подумал он с удовольствием. Его глаза закрылись…

— Я должен продержаться, — услышал он собственный шепот. Взглянул на солнце, а затем увидел бесконечную поверхность воды, сверкавшую серебром. В его глазах поплыли круги; и он перевел взгляд на Вегенера. Зрелище было неутешительным. Командир без движения, скрючившись лежал на дне лодки. Руки его были бурого цвета от засохшей крови.

Крыса вновь принялась за работу. Она ожесточенно грызла его внутренности, разгоняя усталость, и от боли он громко кричал. Он чувствовал, как из раны на животе вытекает кровь. Он видел, как она скапливается на расстегнутом клапане его брюк, и удивлялся, как много у него крови.

Затем пришла жажда. Он знал, что ему нельзя пить морскую воду. Но жажда была непреодолима. У него уже не было воли противостоять ей — он слишком ослаб. Он чуть было не сошел с ума, разрываясь между желанием выпить морской воды и стремлением удержаться от этого. Он чувствовал, как два жернова трутся, круша его между собой. Остатки сил ушли на борьбу с болью. Он был измотан и беззащитен, и его охватила апатия. Он почувствовал, как по его телу прошли судороги. Капельки пота выступили на лбу и, собравшись в крупные капли, упали на брови. Остановленные ими, они продолжали накапливаться и стали заливать глаза. Соленый пот вызвал резкое жжение. Целую вечность он решал, вытереть пот или нет.

Руки Тайхмана, державшие румпель, начали дрожать. Сцепив зубы, он пытался держать голову прямо, чтобы не провалиться в сон. И тут вновь почувствовал непреодолимую жажду. Внутри все горело. Перед глазами поплыли круги, и он прикрыл веки.

Кто-то внутри него твердил: «Ты должен продержаться».

Он открыл глаза, и тут боль снова взяла его в тиски. Он хотел закричать, но горло было забито слизью. Он потер языком иссохшее небо. Во рту было абсолютно сухо, а губы напоминали грубый напильник. Боль разливалась по всему телу. Когда она становилась невыносимой, он издавал яростный, полный отчаяния вопль; все остальное время просто стонал, не выпуская из рук румпель.